Муса Джалиль - татарский советский поэт, Герой Советского Союза (1956), Лауреат Ленинской премии (посмертно, 1957).

Муса Джалиль (Муса Мустафович Залилов)
(1906-1944)

Цель жизни в том и заключается: жить так, чтобы и после смерти не умирать.

Джалиль (Джалилов) Муса Мустафович (настоящее имя Муса Мустафович Залилов) родился 15 февраля 1906, деревня Мустафино, ныне Оренбургской области шестым ребёнком в семье. Отец - Мустафа Залилов, мать - Рахима Залилова (урождённая Сайфуллина). Биография Джалиля Мусы в раннем детстве была тесно связана с родной деревней и очень похожа на жизнь многих его приятелей - обычных деревенских мальчишек: он купался в речке Неть, пас гусей, любил слушать татарские песни, которые пела ему мать, и сказочные истории, которые сочиняла для любимого внука бабушка Гильми.

Когда семья переехала в город, Муса начал ходить в Оренбургскую мусульманскую духовную школу-медресе "Хусаиния", которая после Октябрьской революции была преобразована в Татарский институт народного образования - ТИНО.

Первые стихи были напечатаны в газете "Кызыл Йолдыз" ("Красная Звезда"), когда ему было 13 лет. Постепенно дебютные и во многом наивные произведения юного автора становятся всё более зрелыми, приобретают глубину, обретают форму, и в 1925 г. выходит из печати его первый сборник стихов «Мы идём». Этот период в ранней поэзии автора многие называют «красным», постоянное кипучее и деятельное участие в общественной жизни приходит в его поэзию образами багряного знамени и алой зари свободы («Красное войско», «Красная сила», «Красный праздник»).
В 1927 году Муса Джалиль переезжает в Москву, где он работает редактором детских журналов и поступает на литературный факультет Московского государственного университета.

После окончания МГУ Джалиль был назначен заведующим отделом литературы и искусства татарской газеты "Коммунист" в Москве.

Сборники стихов периода 1929-1935 годов - "Товарищу", "Орденоносные миллионы", "Стихи и поэмы".
В 1935 году Мусу Джалиль назначили заведующим литературной частью татарской студии при Московской государственной консерватории им. П.И.Чайковского. Студия должна была готовить национальные кадры для создания в Казани первого оперного театра. Джалиль написал либретто к операм "Алтынчэч" ("Златоволосая"), "Девушка-рыбачка". В декабре 1938 года оперный театр был открыт. Муса стал первым руководителем литературного отдела Татарского оперного театра. Ныне Татарский государственный театр оперы и балета носит имя Мусы Джалиля. В театре Джалиль работал вплоть до июля 1941 года, т.е. до того, как был призван в Красную Армию. В 1939 году Джалиль был избран председателем Правления Союза писателей Татарии.

В 1941 был призван в Красную Армию. Воевал на Ленинградском и Волховском фронтах, был корреспондентом газеты «Отвага».

В июне 1942 года во время Любанской операции советских войск был тяжело ранен, попал в плен, заключён в тюрьму Шпандау. В концлагере Муса, называвший себя Гумеров, вступил в подразделение Вермахта - легион «Идель-Урал», который немцы намеревались направить на Восточный фронт. В Едлино (Польша) где готовился легион «Идель-Урал», Муса организовал среди легионеров подпольную группу и устраивал побеги военнопленных. Первый батальон Волго-татарского легиона поднял восстание и присоединился к белорусским партизанам в феврале 1943 года. За участие в подпольной организации Муса казнён на гильотине 25 августа 1944 года в военной тюрьме Плётцензее в Берлине.

В 1946 году МГБ СССР завел розыскное дело на Мусу Джалиля. Он обвинялся в измене Родине и пособничестве врагу. В апреле 1947 года имя Мусы Джалиля было включено в список особо опасных преступников.

Об ужасах фашистской неволи написано немало. Едва ли не каждый год появляются новые книги, пьесы, фильмы на эту тему... Но никто не расскажет об этом так, как это сделали сами узники концентрационных лагерей и тюрем, свидетели и жертвы кровавой трагедии. В их свидетельствах - нечто большее, чем суровая достоверность факта. В них большая человеческая правда, за которую заплачено ценой собственной жизни.

Одним из таких неповторимых, обжигающих своей подлинностью документов являются и «Моабитские тетради» Джалиля. В них мало бытовых деталей, почти нет описаний тюремных камер, мытарств и жестоких унижений, которым подвергались узники. В этих стихах иного рода конкретность - эмоциональная, психологическая. Цикл стихов, написанный в неволе, а именно тетрадь, которая сыграла главную роль в «открытии» поэтического подвига Мусы Джалиля и его товарищей, была сохранена участником антифашистского сопротивления, бельгийцем Андре Тиммермансом, который сидел в одной камере с Джалилем в Моабитской тюрьме. В их последнюю встречу Муса сказал, что его и группу его товарищей-татар скоро казнят, и отдал тетрадь Тиммермансу, попросив передать ее на родину.

После окончания войны и выхода из тюрьмы Андре Тиммерманс отнес тетрадь в советское посольство. Позднее тетрадь попала в руки поэту Константину Симонову, который организовал перевод стихов Джалиля на русский язык, снял клеветнические наветы с поэта и доказал патриотическую деятельность его подпольной группы. Статья К. Симонова о Мусе Джалиле была напечатана в одной из центральных газет в 1953 году, после чего началось триумфальное «шествие» подвига поэта и его товарищей в народное сознание.

Не преклоню колен, палач, перед тобою,
Хотя я узник твой, я раб в тюрьме твоей.
Придет мой час - умру. Но знай: умру я стоя,
Хотя ты голову отрубишь мне, злодей.

Увы, не тысячу, а только сто в сраженье
Я уничтожить смог подобных палачей.
За это, возвратясь, я попрошу прощенья,
Колена преклонив, у родины моей.

Знаете ли вы что

В мае 1945 года одно из подразделений советских войск, штурмовавших Берлин, ворвалось во двор фашистской тюрьмы Моабит. Там уже никого не было - ни охраны, ни заключенных. Ветер носил по пустому двору обрывки бумаг и мусора. Один из бойцов обратил внимание на листок бумаги со знакомыми русскими буквами. Он поднял его, разгладил (это оказалась страничка, вырванная из какой-то немецкой книги) и прочитал следующие строки: «Я, известный татарский писатель Муса Джалиль, заключен в Моабитскую тюрьму как пленный, которому предъявлены политические обвинения, и, наверное, буду скоро расстрелян. Если кому-нибудь из русских попадет эта запись, пусть передадут привет от меня моим товарищам - писателям в Москве». Дальше шло перечисление фамилий писателей, которым поэт посылал свой последний привет, и адрес семьи.
Так пришла на родину первая весточка о подвиге татарского поэта-патриота. Вскоре после окончания войны кружным путем, через Францию и Бельгию, вернулись и песни поэта - два маленьких самодельных блокнота, содержащие около ста стихотворений. Эти стихи получили сегодня мировую известность.

В феврале 1956 года за исключительную стойкость и мужество, проявленные в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками, старшему политруку Мусе Джалилю посмертно присвоено звание Героя Советского Союза. А в 1957 году за цикл стихотворений «Моабитская тетрадь» он - первый среди поэтов - удостоен Ленинской премии.
Им были написаны 4 либретто для опер «Алтын чеч» («Золотоволосая», 1941, музыка композитора Н. Жиганова) и «Ильдар» (1941).

В концлагере Джалиль продолжал писать стихи, всего им было написано как минимум 125 стихотворений, которые после войны были переданы его сокамерником на Родину.

Имя Мусы Джалиля носит Татарский государственный театр оперы и балета, литературную студию которого он возглавлял, и одна из центральных улиц города.

Музей-квартира Мусы Джалиля расположен в квартире поэта, где он жил в 1940-1941 годах. Здесь собрана уникальная экспозиция, которая состоит из личных вещей поэта, фотографий и предметов интерьера.

Памятник татарскому поэту, Герою Советского Союза, лауреату Ленинской премии Мусе Джалилю в Казани

Интернет-ресурсы:

Муса Джалиль. Стихи / М. Джалиль // Стихотворения классических и современных авторов. – Режим доступа: http://stroki.net/content/blogcategory/48/56

Муса Джалиль. Моабитская тетрадь / М. Джалиль // Молодая гвардия. – Режим доступа: http://web.archive.org/web/20060406214741/http://molodguard.narod.ru/heroes20.htm

Муса Джалиль. Стихи / М. Джалиль // Национальная библиотека Республики Татарстан. – Режим доступа: http://kitaphane.tatarstan.ru/jal_3.htm

Муса Джалиль. Избранное / М. Джалиль // Библиотека Максима Мошкова. – Режим доступа: http://lib.ru/POEZIQ/DZHALIL/izbrannoe.txt_with-big-pictures.html

Афоризмы и цитаты:

Если жизнь проходит без следа,
В низости, в неволе, что за честь?
Лишь в свободе жизни красота!
Лишь в отважном сердце вечность есть!

...Жизнь наша - лишь только искра всей жизни Родины.

Будь в правом деле дерзким, в слове - скромным.

Жить бесполезно - лучше уж не жить.

Жить так, чтоб и после смерти не умирать.

Мы будем вечно прославлять ту женщину, чье имя - Мать.

Не страшно знать, что смерть к тебе идет, Коль умираешь ты за свой народ.

Свети потомкам нашим, как маяк, Свети, как человек, а не светляк.

Спрятать старость - возможное ль дело?
Знаешь, милая, как ни пляши -
Никакая бы печь не сумела
Лед расплавить застывшей души.

Каков – не важно, ты с лица
Была бы светлой суть.
Будь человеком до конца.
С высоким сердцем будь

Сердце с последним дыханием жизни
Выполнит твёрдую клятву свою:
Песни всегда посвящал я отчизне,
Ныне отчизне я жизнь отдаю.

Людей-слонов нередко я встречал,
Дивился их чудовищным телам,
Но я за человека признавал
Лишь человека по его делам.

Муса Мустафович Залилов (Джалилов)
(2 (15) февраля 1906 — 25 августа 1944)

ДИНА НЕМИРОВСКАЯ

ПАМЯТНИК ДЖАЛИЛЮ

Именем поэта-героя Мусы Джалиля (1906-1944) в нашем городе названы улица, где расположена областная детская библиотека, над крыльцом которой установлена мемориальная табличка в честь бесстрашного воина, и театр юного зрителя. 13 мая 2017 г. в Астрахани установлен бюст в его честь. Астраханским областным отделением политической партии «Коммунистическая партия Российской Федерации» совместно с Астраханским региональным отделением общероссийской общественной организации «Союз писателей России» ежегодно проводится конкурс патриотической поэзии и прозы имени Мусы Джалиля.

Муса Джалиль (Муса Мустафович Залилов) родился в татарской деревне Мустафино бывшей Оренбургской губернии (ныне Шарлыкский район Оренбургской области) 2(15) февраля 1906 года в крестьянской семье. Шести лет он пошел учиться в сельский мектеб, где за год овладел азами грамоты и вызубрил несколько сур из Корана. Вскоре семья в поисках лучшей доли переехала в Оренбург. Отцу удалось устроить сына в медресе «Хусаиния». Оно считалось «новометодным», то есть прогрессивным по тем временам медресе. Наряду с обязательной зубрежкой Корана и всякого рода религиозной схоластикой, здесь изучались и светские дисциплины, велись уроки родной литературы, рисования и пения.

В годы гражданской войны Оренбург стал ареной жестоких схваток, власть попеременно переходила от одних сил к другим: свои порядки устанавливали то дутовцы, то колчаковцы. В оренбургском караван-сарае (гостинице для приезжих) двенадцатилетний Муса видел окровавленные трупы красноармейцев, женщин и детей, изрубленных белоказаками во время ночного налета. На его глазах армия Колчака устанавливала «твердую власть» — реквизировала скот, отбирала лошадей, арестовывала и расстреливала сочувствующих Советской власти. Муса ходил на митинги и собрания, жадно читал газеты и брошюры.

Когда весной 1919 года в окруженном белогвардейцами Оренбурге возникла комсомольская организация, тринадцатилетний Муса записывается в ряды Союза молодежи, рвется на фронт. Но в отряд его не берут: маленький, щуплый, он выглядит совсем мальчишкой. Вернувшись после смерти отца в родную деревню, Джалиль создает детскую коммунистическую организацию «Красный цветок» . В 1920 году по инициативе Мусы в Мустафине возникает комсомольская ячейка. Кипучий, деятельный по натуре, Муса становится признанным вожаком сельской молодежи. Его выбирают членом волостного комитета РКСМ, посылают делегатом на губернскую конференцию комсомола.

Муса не просто агитировал за новую жизнь, но и с оружием в руках отстаивал молодую Советскую власть: в отрядах частей особого назначения воевал с белыми бандами. 27 мая 1920 года В. И. Ленин подписал декрет, провозгласивший образование в составе РСФСР Татарской Автономной Республики. Появилась прочная основа для развития национальной экономики, науки, культуры. В Казань съезжаются молодые татарские литераторы, музыканты, художники, одержимые желанием принять участие в становлении нового искусства.

Осенью 1922 года в Казань переезжает и шестнадцатилетний Джалиль. «Меня вела… окрыляла вера в свою поэтическую силу»,- писал он позднее («Мой жизненный путь»).

Муса Джалиль в первый же день начала Великой Отечественной добровольцем ушёл в ряды действующей армии.

В июне 1942 года на Волховском фронте он был тяжело ранен и взят в плен врагами. В концентрационном лагере Муса вёл активную подпольную работу, за что был брошен в фашистскую тюрьму Моабит. Узник страшной Моабитской тюрьмы, получивший в марте 1944 на суде в Дрездене смертный приговор, Джалиль провёл во вражьем плену полгода и не сломился духом, создав в фашистских застенках героические «Моабитские тетради» уже приговорённым к казни:

Ждёт виселица каждый день меня,
Я к ней всё ближе с каждым утром.
Вся жизнь моя отныне – лишь в мечте,
Отрада – в сне, тяжёлом, смутном,
И редко сквозь решётку луч зари
Пройдёт сюда с теплом, с участьем.
Тогда мне кажется: ко мне пришло
Платком накрывшись алым, счастье.

25 августа 1944 года на лобном месте Европы, в тюрьме Плетцензее, Муса Джалиль был обезглавлен вместе со своими сподвижниками. Какою же силой духа надо обладать, чтобы в течение шести месяцев в ожидании смертной лютой казни, точно зная, что приговорён, продолжать писать не просто стихи – уникальные документы поэтического значения!

В Астрахани Муса Джалиль побывал в июле 1933 года на Первом межрайонном съезде рыбаков-ударников. За несколько дней до созыва съезда Муса познакомился с городом, побывал на рыболовецких промыслах, беседовал с прибывшими делегатами. А гостил Муса Джалиль в доме председателя килинчинского колхоза Ибрагима Махмудовича Махмудова, внук которого, Наиль Баширов, редактор газеты «Миг», бережно отнёсся к семейным воспоминаниям. Благодаря ему мы знаем о «Килинчинском лете Джалиля». Так не прерывается связь прошлого и современности.

Вот как пишет о том времени известный в Астрахани блоггер Дамир Шамарданов в «Живом журнале», ссылаясь на книгу историко-литературных очерков о Нижнем Поволжье «В краю тысячи рек» Николая Сергеевича Травушкина (Волгоград Нижнее-Волжское книжное издательство, 1988 г.): «Тогда в Нижне-Волжском крае выходила татарская газета – «Ялкон» («Пламя»), редакция ее находилась в Астрахани. Муса Джалиль познакомился с её работниками, приехавшими в Дергачевский район, вскоре они выпустили совместный номер газет «Коммунист» и «Ялкон» под редакцией Мусы Джалиля.

Закончив дела на Саратовщине, Муса Джалиль отправился в Астрахань. Приехал он 20 июля и сразу ощутил напряженный пульс переустройства жизни края. Труженики Астраханского округа готовились к открытию Первого межрайонного съезда рыбаков-ударников. К этому времени в основном завершилось объединение разрозненных рыболовецких хозяйств, окрепло колхозное движение. Муса за несколько дней до созыва съезда познакомился с городом, побывал на промыслах, беседовал с прибывавшими делегатами. С большой заинтересованностью слушал он выступления на съезде, в перерывах расспрашивал участников об успехах отдельных хозяйств.

Но прозвучала на съезде и трагическая нота: жестоко давала о себе знать классовая борьба, были враги у колхозного строя. В селе Дурное (ныне село Рассвет) подкулачник Некозырев во время замета невода сбросил с себя лямку и толкнул в быстрину реки шедшую с ним в паре молодую колхозницу Марусю Шураеву.

Об ударниках Красноярского района, о гибели Маруси Муса Джалиль дал в газету «Ялкон» корреспонденцию, она была напечатана 27 июля под его инициалами. «Потому что женщина в колхозе большая сила, – писал Джалиль, – кулак Некозырев утопил лучшую ударницу Шураеву». Взволнованный гибелью девушки, Муса тут же написал стихотворение и на другой день прочитал его на литературном вечере в здании татарского педагогического техникума. Еще через день «Песню девушки-рыбачки» он читал по радио, была она напечатана и в газете «Ялкон».

Стихотворение это запоминается сразу. Оно заметно в любом собрании сочинений поэта. Трагический, взятый из жизни волжского села случай не пересказывается в стихотворении, он претворяется у поэта в образ сурового, грозящего бедою Каспия; а лирическая картина трудовой отваги рыбаков дана в светлом, мажорном тоне: девушка не погибает, она ждет возвращения с моря своего милого, поет о смелых людях, умеющих противостоять стихиям:

Укротись, волна каспийская, седая,
Ты мешаешь мне и слушать, и смотреть.
Старый Каспий, не к тебе пришёл сюда я –
Привлекла меня рыбачка молодая,
Что поёт, свою вытягивая сеть.
Но не хочет злобный Каспий усмириться:
Губы пенные он вытянул хитро,
Чтоб рыбачкой, как добычей, поживиться.
Уходи! Тебя рыбачка не боится.
Уходи! И нашей девушки не тронь!

Пребывание на Нижней Волге уже известного в то время в стране поэта было важным событием в культурной жизни края. Стоит полистать подшивку краевой газеты «Ялкон» (переплетенные ее комплекты можно получить лишь в архивах и крупных всесоюзных библиотеках). «Ялкон» запечатлела вклад журналиста и поэта в стремительный ход первых пятилеток. Газета давала объявления о публичных его выступлениях, поместила его биографию и портрет, большое стихотворение «Песня о Волге», привезенное из Дергачевского района. В начале августа поэт был уже в татарском селе Килинчи, километрах в двадцати от Астрахани, расположенном в сердце дельты, в красивой, зеленой местности. Джалиль гостил в овощеводческой бригаде, бывал у садоводов; в газету «Ялкон» шли его заметки о делах колхозников, о борьбе за труддисциплину, за воспитание у людей коллективистского духа. Прошло полвека, а в селе не забыли, что две недели гостил и работал у них хороший человек, корреспондент Муса Джалиль. Жил он у председателя колхоза Ибрагима Махмудовича Махмудова. У его внука Наиля Баширова сохранилась внушительная по объему папка газетных вырезок, документов и записей, относящихся к тому давнему времени.

Газета «Комсомолец Каспия» напечатала содержательный очерк Н. Баширова «Килинчинское лето Джалиля» Ибрагим Махмудович и жена его Салиха, да и другие жители села сохранили в памяти немало характерных подробностей. Аккуратно одетый, в белоснежной сорочке, вежливый, общительный, много знающий человек, способный и на шутку,– таким предстает Муса в воспоминаниях старожилов.

Джалиль ощутимо помог налаживанию порядка в колхозе своими статьями в газете «Ялкон». Несколько литературных заметок Муссы были опубликованы 5 августа под рубрикой «Колхозники села Килинчи борются за трудовую дисциплину»: «Пятая бригада на буксире», «Колхозным полям не хватает воды», «За столом ударников». Здесь отмечались успехи и недостатки, приводились фамилии, конкретные факты. Джалиль рассказал, что в одной из бригад пищу в обед выдавали из двух котлов: один был для ударников, другой – для лодырей. Так и названа заметка: «Было два котла…»

Впечатления от астраханской поездки появились и в центральной татарской газете «Коммунист», когда поэт находился уже в Москве. 27 августа было напечатано его стихотворение «Шаланда № 24». В нем противопоставлены картины жизни старого и нового Каспия, вновь появляется образ молодой рыбачки. Девушка комсомолка Айджан, «отдавая ветрам непокорные косы, сушит невод, смеется и песни поет».9 сентября целая колонка в «Коммунисте» отведена статье Джалиля (за подписью «Муса») – о делах колхоза имени Калинина в селе Килинчи. Здесь опять идет речь о борьбе за порядок, о людях нерадивых, приводятся взятые из стенгазеты сатирические куплеты о колхознице Латифе. Можно думать, что стихи эти писал в Килинчах сам Муса.

Поездка на Нижнюю Волгу долго вспоминалась поэту, она обогатила его темами, замыслами. В 1935 году Джалилю пришлось заведовать литературной частью созданной тогда в Москве татарской оперной студии; позднее театр оперы и балета был открыт и в Казани. Джалиль написал для нового театра либретто оперы «Алтынчеч» («Золотокудрая»), и она была успешно поставлена в июле 1941 года. А в замыслах давно уже была другая татарская опера – о девушке-рыбачке. Были созданы песни «Моряки», «Волны» (музыку сочинил композитор Д. Файзи); написаны были и тексты для хора рыбаков, для арии рыбачки. Стихи о рыбаках сочинял Джалиль и в моабитской тюрьме…

Поэт-герой в Килинчах известен буквально каждому жителю. Именем его названа улица. В школе создан музей – в нем книги и подборки статей, фотографий, подарки от семьи поэта, от его дочери Чулпан. В Доме культуры в день рождения поэта – литературный праздник, концерт открывается песней «Красная ромашка», ее исполняют на татарском языке. Выступают на вечере поэты из Астрахани, вносятся записи в книгу гостей школьного музея. Славное имя поэта-патриота рождает в душах людей высокие чувства».

Стихи Джалиля, которые тот писал на родном татарском языке, и ныне читаются на университетских вечерах и пользуются заслуженным успехом.

Есть такие строки у Джалиля:

Не преклоню колен, палач, перед тобою,
Хотя я узник твой, я раб в тюрьме твоей.
Придёт мой час – умру. Но знай: умру я стоя,
Хотя ты голову отрубишь мне, злодей.

Увы, не тысячу, а только сто в сраженье
Я уничтожить смог подобных палачей.
За это, возвратясь, я попрошу прощенья,
Колена преклонив, у родины моей.

(«Палачу», перевод С. Липкина)

Воспоминания очевидцев доносят до нас сцену суда над группой подпольщиков. От имени обвиняемых держал речь Муса Джалиль. «МЫ НЕ ПРЕКЛОНИЛИ КОЛЕН. МЫ ВЫПОЛНИЛИ СВОЙ ДОЛГ СОВЕТСКИХ ЛЮДЕЙ», — так гордо ответил поэт на все попытки купить приговорённых к смерти обещанием жизни, ценою позорного предательства. Никто не знает, что было на душе поэта в эти последние месяцы ожидания казни. Ответ на это – в стихах Мусы Джалиля:

О ГЕРОИЗМЕ

Смелых узнают всегда в бою,
В горе проверяется герой.
Бой отваги требует, джигит
В бой с надеждою идёт, кто храбр.
С мужеством свобода, что гранит,
Кто не знает мужества – тот раб.
Не спастись мольбою, если враг
Нас возьмёт в железный плен оков.
Но не быть оковам на руках,
Саблей поражающих врагов.
Если жизнь проходит без следа
В низости, в неволе, что есть честь?
Лишь в свободе жизни красота!
Лишь в отважном сердце вечность есть!

Мусе Джалилю было присвоено звание Героя Советского Союза посмертно. С полным правом он смог сказать:

Песнь свою я посвятил народу,
Жизнь свою народу отдаю.

Установлению бюста Мусе Джалилю в астраханском сквере АГУ предшествовали эти стихи, написанные в 2013 году:

ПОСТАВИМ ПАМЯТНИК МУСЕ ДЖАЛИЛЮ!

Бывает так, что нет имён, фамилий
И подвигов свершённых точных дат.
Поставим памятник Мусе Джалилю
Во имя всех подпольщиков-солдат.
Не ради орденов, наград и званий
Джалиль в плену фашистском подрывал
Во имя звёзд Москвы, огней Казани
Немецкий легион «Идель — Урал».
Но дознались коварные злодеи
Не снизошли на Землю чудеса,
Когда в застенках тёмных Плётцензее
Был обезглавлен доблестный Муса.
Полгода в полумраке Моамбита
В тумане пыток, плесневелых стен
Стихи писал он гордо и открыто,
Пред палачами не склонив колен.
Когда ж ещё, когда не в юбилейный
Победный, ясный, светлый мирный год
Пришла пора нам преклонить колена
Пред тем, кто, чуя гибель наперёд,
Слагал стихи такие, что не снилось
Писать всем тем, кто волею дышал.
Поставим памятник Мусе Джалилю!
Тоскует без него шестой причал.

Литературный перевод с татарского языка стихотворения «Наставление» Мусы Джалиля
МУСА ДЖАЛИЛЬ
Подстрочный перевод А.Р. Халитовой
НАСТАВЛЕНИЕ
Как много видел я людей-слонов,
В которых мощь – основа всех основ.
Мощь тела, но не духа видел я.
Сизифов труд – с коленку воробья.

Какая польза в силище такой,
Когда железо гнёшь легко рукой
За просто так, за ради похвальбы?
Непробиваемы бывают лбы

У тех, кто лишь бахвалится подчас.
Для окруженья тот калиф на час,
Кто толстокож душою, будто слон,
При этом силой духа не силён.

Так проживи на свете ты свой век,
Чтоб про тебя сказали: «Человек!»
Чтоб не сломили путы и тюрьма,
Живи ты с пользой, с ясностью ума.

Будь жизнь твоя заветным маяком
Для поколений, что придут потом.
Ведь не мечом, а верностью сильны
Герои, сокрушившие умы.

Живи во славу Родины своей!
Трудом будь славен до скончанья дней!
К тому, в ком совесть, как кристалл, чиста,
Не зарастёт народная тропа!
(Перевела Дина Немировская)

Сегодня, в канун дня гибели поэта, наш портал публикует фронтовую лирику Мусы Джалиля. Мир знал многих поэтов-героев, но такого, который, точно зная, что приговорён к обезглавливанию, писал светло и солнечно в тюремных застенках, до Джалиля не знал.
ФРОНТОВЫЕ СТИХИ МУСЫ ДЖАЛИЛЯ
Это стихотворение Мусы Джалиля не только не потеряло своей актуальности, но приобрело новое звучание:
БРАТСТВО

Наш братский союз, Украина,
Как сталь, закалился в огне,
Ты видела кровь и руины,
Тебя пригвождали к стене.

Твои плодородные степи
Фашисты топтали и жгли.
Как горек, как страшен был пепел
Огнем опаленной земли.

Запомнили братья и сестры
Те мрачные годы, когда
Печаль нелюдимых погостов
Легла на твои города.

Враг ринулся темною силой
На всё, что так свято для нас.
Дерзнул осквернить он могилу,
Где спит твой великий Тарас.

Ты вынесла пыток немало.
Дни были друг друга черней.
Но ты и в плену воевала,
И гнев твой горел всё сильней.

Ничем наших сил не измерить,
Коль в дружбе народы живут.
И разве могла ты не верить,
Что братья на помощь придут.

Пришли они с волей единой
К сестре, изнывавшей от ран.
И был среди них, Украина,
Надежный твой брат — Татарстан.

Велел сыновьям он бесстрашным
Лавиной пройти над Днепром,
Чтоб вызволить нивы и пашни
И счастьем согреть каждый дом.

Ты знала: лихие джигиты
В сраженьях не знают преград.
Клялись они встать на защиту
И встанут — тебя защитят.

Нас много в большой и единой
Могучей советской семье.
Наш братский союз, Украина,
Как сталь, закалился в огне.

Март 1942
Волховский фронт
ПРОТИВ ВРАГА

В чёрный уголь немало стран превратив,
Груды тел разбросав по дорогам, полям,
Злобный Гитлер, жадный до крови зверь,
Тянет грязные лапы теперь и к нам.
Хочет он нашу землю испепелить,
А свободный народ превратить в рабов,
Хочет он, чтоб богатства нашей страны
Растащила свора фашистских псов.
В наш цветущий пышно весенний сад,
В сад свободы, взращенный нашим трудом,
Он вломился, позорные цепи неся,
Замахнулся кровавым на нас топором.
В серебристом, весёлом нашем ручье
Обагренные руки он хочет отмыть,
Загорать под горячим солнцем в Крыму,
А детей наших маленьких — задушить!..
Скрежеща, изрыгая огненный лай,
Нашу землю он топчет за шагом шаг.
Он идёт — враг свободы и красоты,
Человечества злейший враг!
Над родной страной мы зажгли зарю.
Победили в борьбе, воплотили мечты.
Не для жадных фашистов — для нас самих
Мы взрастили невянущие цветы.
Расцветала Отчизна из года в год —
К светлой жизни вела трудовой народ,
Золотыми цветами счастья всходил
Честно пролитый нами пот.
Нет разбойнику места в нашей стране,
Не спасёт своей головы злодей, —
Градом бомб и снарядов падёт на него
Гнев и ненависть наших людей.
Все их мысли и чувства устремлены
К одному: чтобы сгинул фашистский зверь!
Кровь людскую,
Что столько он лет глотал,
Отрыгнуть заставим его теперь.
Пусть о наши ряды этот бешеный пес
Лоб свой каменный раздробит, —
Злое пламя недруг в наш край принёс,
В этом пламени сам сгорит!

В ПОСЛЕДНИЙ БОЙ

Грабители рвутся в наш отчий дом,
Чтоб счастье отнять у страны родной.
Вставай, наш край, на борьбу с врагом,
Мы в бурю вступаем, в последний бой!
Откроем огонь
По фашистской орде


Врага, чтобы встать не смог!
Вставай на защиту Отчизны, народ,
Расцветшей под солнцем счастливых дней,
Пусть Гитлер проклятый башку разобьет
О наши ряды, что брони прочней.

На суше, на море, в небе — везде!
Под корень рубите, валите с ног
Врага, чтобы встать не смог!
К степям золотым, где пшеница растёт,
Пусть враг не тянет жадных когтей, —
Не золото зерен, не сладкий мед,
А вдоволь свинца получит злодей.
Откроем огонь по фашистской орде
На суше, на море, в небе — везде!
Под корень рубите, валите с ног
Врага, чтобы встать не смог!
Мы гибель фашисту-убийце несём,
Над ним совершим мы последний суд:
Падут наши бомбы горящим дождём
И по ветру прах его разнесут.
Откроем огонь по фашистской орде
На суше, на море, в небе — везде.
Под корень рубите, валите с ног
Врага, чтобы встать не смог!

КЛЯТВА АРТИЛЛЕРИСТА

Молчали вы долго, стальные орудья,
На страже застыв в пограничной тиши.
Но отдан приказ, и пора наступила
Всю ненависть выразить гневной души.

Забыл о словах человеческих Гитлер,
Слова его — кровь да отравленный дым,
И лишь на одном языке — орудийном —
Придется теперь разговаривать с ним.

О, наши поля, шелковистые нивы!
С тяжёлыми пушками к передовой
Торопимся мы, чтоб на орды фашистов
Обрушить снарядов поток огневой.

И в залпах, громящих фашистскую нечисть,-
Вся ненависть нашей Советской страны:
Вся кровь неповинных, все слезы несчастных
Сейчас в этом пламени отражены.

Зрачок моей пушки в тебя я нацелю,
А гряну — гнездовье твое истреблю!
В упор расстреляю стада твоих танков
И комьями глины твой труп завалю!

За кровь твоих жертв и за груды убитых,
За скорбь матерей и за слёзы детей
Да будет возмездьем снаряд мой тяжёлый —
Разящая молния мести моей.

Пусть, небо прорезав, как слово проклятья,
Он рухнет на головы мерзостных банд…
Рассчитан прицел, батарея готова,
Команду скорее давай, лейтенант!

Скажи языком огневым, моя пушка,
Проклятому Гитлеру свой приговор,
В лицо этой гадине плюнь, моя пушка,
Врагов обреки на разгром и позор.

Пусть молнией грозной снаряд пронесётся
И тучей тяжёлою вздыбится дым,
Чтоб в небо взлетели останки фашистов,
Чтоб враг ни один не остался живым!

МОЕЙ ДОЧЕРИ ЧУЛПАН

Я стоял на посту, а в рассветной мгле
Восходила Чулпан-звезда,
Словно дочка моя Чулпан на земле
Мне тянула руки тогда.

Когда я уходил, почему ты с тоской
Поглядела в глаза отца?
Разве ты не знала, что рядом с тобой
Бьётся сердце моё до конца?

Или думала ты, что разлука горька,
Что, как смерть, разлука страшна?
Ведь любовью к тебе навсегда, на века
Вся душа у меня полна.

Я уехал и видел в вагонном окне
Моей милой дочки черты.
Для меня ты звездой зажглась в вышине,
Утром жизни была мне ты.

Ты и мама твоя, вы вдвоём зажглись,
Чтобы жизнь не была темна.
Вот какую светлую, славную жизнь
Подарила нам наша страна.

Но фашисты вторглись в нашу страну.
Занесли над нею топор.
Они жгут и грабят, ведут войну.
С ними в смертный вступаем спор.

Но фашист наше счастье не отберёт,
Я затем и ринулся в бой.
Если я упаду, то лицом вперед,
Чтобы тебя заградить собой.

Всею кровью тебя в бою защищу,
Клятву Родине дам своей,
И звезду Чулпан на заре отыщу,
И опять обрадуюсь ей.

Моя кровь не иссякнет в твоей крови,
Дочь, на свет рожденная мной.
Я отдам тебе трепет своей любви,
Чтоб спокойно спать под землей.

Разгорайся же ярче и ярким лучом
Отражай волненье моё.
Мне за счастье твоё и смерть нипочем,
Я с улыбкой встречу её.

До свиданья, Чулпан! А когда заря
Разгорится над всей страной,
Я к тебе возвращусь, победой горя,
С автоматом своим за спиной.

И отец, и дочь — обнимемся мы,
И, сквозь слёзы смеясь легко,
Мы увидим, как после грозы и тьмы
Ясный день встает высоко.

ВПЕРЁД, МОЯ ПЕСНЯ!

В тебе, моя песня, биения сердца,
Влюбленного в Родину, воплощены.
Ты клятвой звучала: «И жить, и трудиться,
И умереть ради нашей страны!»

В саду красно-солнечном дружбы и счастья,
Как свежая ветка, нежна и светла,
Пронизана радостью, лаской народной,
Немало ты добрых плодов принесла.

Советской Отчизны ты дни отразила —
Их славу, свободу, разгар их трудов.
Кипела ключом — и сердца молодые
Воспламеняла ты искрами слов…

Явились фашисты — свиным своим рылом
Взломали ворота Советской страны…
Топор их кровавый навис над Европой,
На них все народы работать должны…

Час пробил! Прервали мы на полдороге
Наш мирный подъём… Наступила пора
Войне за Отчизну отдать без остатка
Все лучшие силы души и пера.

Вперед, аргамак мой! Лети окрылённо
Лети, словно вихрь, на равнины боёв.
Огонь моей песни копьём раскалённым
В руках я держу, напряжён и суров.

Перо положил я в походную сумку,
А рядом висит за плечом автомат, —
Пусть будут со мною и пули, и песни
И вместе проклятых фашистов громят.

Пусть в песне, летящей сквозь волны эфира,
Разносится голос страны трудовой,
И пусть эта песня, как грозная бомба,
Взорвется над хищной фашистской ордой!..

Звучи, моя песня! На стяге народном
Пылающим словом пророческим стань.
И, жаждой победы сердца окрыляя,
По всем городам и селениям грянь.

Вперёд, моя песня! Пора наступила:
На поле сраженья мы вместе идём:
Разрубим мы чёрную душу фашизма,
А мерзкие трупы собакам швырнём.

Вперёд, моя песнь! С богатырской отвагой
Пора устремиться в сражение нам,
А если погибну, ты, песня, останься,
Как памятник нашим бессмертным делам.

Август 1941

ПРОЩАЙ, МОЯ УМНИЦА
Амине

Я с ветром тебе посылаю.
Я сердце тебе посылаю своё,
Где пламя не меркнет, пылая.

Я видел тебя, покидая Казань,
Кремлёвские белые стены,
Казалось — с балкона ты машешь платком,
И облик твой гас постепенно.

Казалось, ты долго мне смотришь в лицо
Блестящим взволнованным взглядом,
И я, утешая тебя, целовал,
Как будто со мною ты рядом.

Родной мой дружок, я покинул тебя
С надеждой горячей и страстной.
Так буду сражаться, чтоб смело в глаза
Смотреть нашей родине ясной.

Как радостно будет, с победой придя,
До боли обняться с тобою!
Что может быть лучше? Но я на войне,
Где может случиться любое.

Прощай, моя умница! Если судьба
Пошлет мне смертельную рану
До самой последней минуты своей
Глядеть на лицо твоё стану.

Прощай, моя умница! В смертный мой час,
Когда расставаться придётся,
Душа, перед тем как угаснуть навек,
Сияньем былого зажжётся.

В горячих объятьях утихнет озноб,
И я, словно воду живую,
Почувствую на помертвелых губах
Тепло твоего поцелуя.

И, глядя на звёзды, по милым глазам
Смертельно томиться я стану,
И ветра ладони, как руки твои,
Прохладою лягут на рану.

И в сердце останется только любовь
К тебе и родимому краю,
И строки последние кровью своей
О ней напишу, умирая.

Чтоб нашего счастья врагам не отдать,
Тебя я покинул, родная…
Я — раненый — грудью вперед упаду,
Дорогу врагу преграждая.

Спокоен и радостен будет мой сон,
Коль жизнь подарю я Отчизне,
А сердце бессмертное в сердце твоём
Забьётся, как билось при жизни.

Прощай, моя умница. Этот привет
Я с ветром тебе посылаю,
Я сердце тебе посылаю своё,
Где пламя не меркнет, пылая.

Август 1941

НА ПАМЯТЬ ДРУГУ

Ты ушел в наряд, и сразу стало
Как-то очень грустно без тебя.
Ну а ты взгрустнёшь ли так о друге,
Коль наступит очередь моя?

Мы ведь столько пережили вместе,
Связанные дружбой фронтовой!
До конца бы нам не разлучаться,
До конца пройти бы нам с тобой!

А когда вернёмся мы с победой
В наш родимый город — я и ты,
Сколько ждёт нас радости и ласки,
Как нас встретят!.. Эх, мечты, мечты!

Были между жизнью мы и смертью
Столько дней!.. А сколько впереди?!
Станем ли о прошлом вспоминать мы?
Упадём ли с пулею в груди?

Если, послужив своей Отчизне,
Вечным сном засну в могиле я,
Загрустишь ли о поэте-друге,
По казанским улицам бродя?

Нам скрепили дружбу кровь и пламя.
Оттого так и крепка она!
Насмерть постоим мы друг за друга,
Если нам разлука суждена.

На своих солдат глядит Отчизна,
Как огонь крушат они огнём…
Поклялись мы воинскою клятвой,
Что назад с победою придём.

Сентябрь 1941

Если сердце не камень, то ясно для вас —
Не из камня и сердце солдата.
Трудно даже с одеждой расстаться подчас,
Если с нею ты сжился когда- то.

Я в сраженьях сберег свой запал боевой,
Силу рук, одолевших усталость,
И отвагу… Но каска моя со звездой
У далекой траншеи осталась.

Перед нами лесок… Батареи врага
Навалились волной огневою,
И багровая соединила дуга
Запылавшее небо с землею.

Я привстал, чтобы лучше вглядеться в лесок,
И мгновенно две злобные пули
Просвистели, едва не пробив мне висок,
По стальной моей каске скользнули.

Значит, вражеский снайпер пробрался вперёд
И следит терпеливо за целью…
Даже на две секунды, подлец, не даёт
Приподняться над узкою щелью!

Снял я каску, на бруствере перед собой
Положил её тихо, с опаской.
И сейчас же противник мой точной стрельбой
Поднял пыль над пробитою каской.

Погоди-ка, голубчик, напрасен твой пыл,
Проживёшь ты недолго на свете!
Я успел заприметить, откуда он бил,
И без промаха пулей ответил…

А немного спустя мы в атаку пошли,
Громовое «ура» раздавалось.
А пробитая пулями каска в пыли
Возле старой траншеи валялась…

Отслужила, бедняжка… И всё же, друзья,
Что-то дрогнуло в сердце солдата:
И с одеждой без боли расстаться нельзя,
Если в ней воевал ты когда- то.

Не предмет снаряженья — оружье в бою —
Ты со мною сражалась повсюду.
Друг безгласный, ты жизнь сохранила мою,
Я тебя никогда не забуду.

ИЗ ГОСПИТАЛЯ

Я ранен…Когда на окоп спозаранку
Рванулись машины врага,
Метнул я гранату по ближнему танку,
И вдруг ослабела рука…

Гранатой, обрызганной кровью моею,
Успел подорвать я его,
И пламя на миг озарило траншею,
Как мести моей торжество.

Казалось мне: вижу я славу Отчизны
И сладость победы постиг.
А в сердце почти уже не было жизни,
И, землю обняв, я затих…

Лежу я в палате… Тоска, нездоровье.
Но ты не тревожься, жена,
Пусть брызнет последняя капелька крови,
На клятве не будет пятна!

Пусть ранен я в руку, но рану стерплю я,
Забуду о пуле шальной, —
О Родине, раненной тяжко, скорблю я,
О бедах Отчизны родной.

Когтями терзает стервятник проклятый
Великое сердце страны,
Пылают в степях украинские хаты,
Деревни врагом сожжены.

От слёз материнских вздуваются реки,
И, не оставляя следов,
В разверзнутой пропасти гибнут навеки
Плоды вдохновенных трудов.

И туча, набухшая кровью, слезами,
Рассвет омрачая, плывёт…
Так разве погаснет священное пламя,
Что сердце к возмездью зовёт?!

И что моя рана? Ведь слезы туманят
Страны моей горестный взор!
Во мне еще силы и крови достанет
С врагами сразиться в упор.

Напрасно враги ликовали, поверив
В поспешную гибель мою:
Я десять немецких сразил офицеров
В тяжелом, но славном бою.

Но ранен я: каплями собственной крови,
Как искрами, жёг я врага…
Убийцы, мы вам уже саван готовим!
Засыплют вас наши снега!

Нелепую рану, случайную рану
Лечите скорей, доктора.
Борьба разгорается… Я ли отстану?
На фронт возвратиться пора!

А ты обо мне не тревожься, родная!
Пока не окончим войну,
Пускай тебя мучит тревога иная —
Тревога за нашу страну.

Не трать на меня своих слёз одиноких,
Их пламя стране посвяти.
Скажи: «Поправляйся, джигит черноокий,
Ты должен с победой прийти!»

Клянусь тебе, Родина, свято и твёрдо,
Клянусь тебе раной своей:
Пока не разбиты фашистские орды,
Не видеть мне солнца лучей.

Октябрь 1941

ПИСЬМО ИЗ ОКОПА

Гази Кашшафу

Любимый друг!
От твоего письма
В груди моей живой родник забил.
Прочёл я, взял оружие своё
И воинскую клятву повторил.

Я ростом невысок. А в тесноте
Окопной с виду вовсе не батыр.
Но нынче в сердце, в разуме моем,
Мне кажется, вместился целый мир.

Окоп мой узкий, он сегодня грань
Враждебных двух миров.
Здесь мрак и свет
Сошлись,
Здесь человечества судьба
Решается на сотни сотен лет.

И чувствую я, друг мой, что глаза
Народов всех теперь на нас глядят,
И, силу в нас вдохнув, сюда, на фронт,
Приветы и надежды их летят.

И слышу я, как ночи напролёт
Веретено без умолку поёт.
На варежки сынам-богатырям
Без сна овечью пряжу мать прядёт.

Я вижу наших девушек-сестёр —
Вдали, в цехах огромных, у станков.
Они гранаты делают для нас,
Чтобы скорее сокрушить врагов.

И вижу я — тимуровцы мои
Советуются в тишине дворов,
Как, чем помочь семье фронтовика,
Сарай покрыть да заготовить дров.

С завода сутками не выходя,
Седой рабочий трудится для нас.
Что глубже чувства дружбы? Что сильней,
Чем дружба, окрыляет в грозный час?

Мое оружье! Я твоим огнём
Не только защищаюсь, я его
В фашистов направляю, как ответ,
Как приговор народа моего.

Нет, не остыть сердечному теплу,
Ведь в нём тепло родной моей страны!
Надежда не погаснет, если в ней
Горячее дыханье всей страны!

Пусть над моим окопом всё грозней
Смерть распускает крылья, тем сильней
Люблю свободу я, тем ярче жизнь
Кипит в крови пылающей моей!

Пусть слёзы на глазах… Но их могло
Лишь чувство жизни гордое родить.
Что выше, чем в боях за край родной
В окопе узком мужественно жить?!…

Спасибо, друг! Как чистым родником,
Письмом твоим я душу освежил.
Как будто ощутил всю жизнь страны,
Свободу, мужество, избыток сил.

Целую на прощанье горячо.
О, как бы, милый друг, хотелось мне,
Фашистов разгромив, опять с тобой
Счастливо встретиться в родной стране!

Октябрь 1941

СЕСТРИЧКЕ ИНШАР

Быть может, забуду я вид Мензелинска,
Его бело-шёлковый снежный наряд.
Но век не забудутся тёмные брови
И твой молчаливый, улыбчивый взгляд.

Всегда я тебя заставал за работой,
Когда б ни пришёл — на заре, ввечеру…
Не скрою: всем сердцем тебя полюбил я,
Как ласковую, как родную сестру.

Был принят я доброю вашей семьею,
Был вашею тёплою кровлей храним,
И рад я, что крепко успел подружиться
С тобою, Иншар, и с Азатом твоим.

Как много трудов в этом маленьком доме
Прошло через ловкие руки твои!
Не просто стихи — я роман написал бы
Об этом упорстве, усердье, любви.

А если свободный часок выдаётся,
Хорошую книгу ты сразу берёшь…
Дивлюсь, дорогая Иншар: как ты можешь
Так много работать — и не устаёшь?!

На днях я глядел на тебя — и смешная,
Наивная мысль мне внезапно пришла:
Пусть будет такой, как Иншар, моя дочка
Проворна в работе, скромна и мила.

Как будто на дивный цветок, я любуюсь
На нежно цветущую юность твою.
Огнём этой юности — молнией яркой —
Хотел бы сверкать я в родимом краю.

МЕНЗЕЛИНСКИЕ ВОСПОМИНАНИЯ

Прощай, Мензелинск! Уезжаю. Пора!
Гостил я недолго. Умчусь не на сутки.
Прими эти строки мои, что вчера
Я, вдруг загрустив, написал ради шутки.

Пусть здравствуют улицы эти, дома
И серая, снежная даль горизонта!
И пусть лейтенанты, что прибыли с фронта,
Красивейших девушек сводят с ума!

Пусть здравствуют долго старушки твои,
Что с давней поры к веретенам прильнули!
Им плакать приходится ныне: бои
Солдат молодых призывают под пули!

Пусть здравствуют также мальчишки! Они,
Сражаясь на улицах, «ходят в атаку»
И «Гитлером» метко зовут в эти дни
От злобы охрипшую чью-то собаку.

Завод пивоваренный здравствует пусть!
На площади встал он девицею модной.
Я должен признаться, что чувствую грусть:
Расстаться приходится с пеной холодной.

Шункар твой пусть здравствует лет ещё сто!
Актёрскою славой греметь не устал он.
Но чёрт бы побрал твой театр за то,
Что нынче спектаклей играет он мало.

Пусть здравствует каждый твой шумный базар!
Вкусней твоих семечек сыщешь едва ли.
Пусть здравствует баня, но только бы пар,
Но только бы воду почаще пускали!

Пусть здравствует клуб твой! Он был бы не плох,
Да белых медведей теплее берлога.
Собрать бы туда всех молоденьких снох,
Чтоб клуб они этот согрели немного.

Невесты пусть здравствуют! Жаль их до слёз.
Помады отсутствие их не смущает.
Но как разрешишь их важнейший вопрос,
Когда женихов в Мензелях не хватает?

О девушках надо подумать всерьёз,
Ведь каждый бухгалтер, что любит конкретность,
В расчёт не берёт «жениховский вопрос»
И с них вычитает налог за бездетность.

Прощайте, друзья! И простите вы мне
Шутливые строки. Я еду сражаться.
Вернусь, коль останусь живым на войне.
Счастливо тебе, Мензелинск, оставаться.

Ноябрь 1941

ЧТО СДЕЛАЛ ТЫ?

Ускорить разгром фашистской орды.
Изгнать супостатов… Ответь же, товарищ

Один только долг: броневым ударом
Дивизиям вражьим сломать хребты.
Клыки им повышибить!.. Так ответь же:
Что сделал для фронта сегодня ты?

Чернеют над родиной тяжкие тучи.
Кровавые лапы нависли над ней, —
Подумал ли ты, как лапы фашизма
Отсечь да вышвырнуть поскорей?

Побольше танков, орудий, снарядов
Нужно сейчас на передовой, —
А смог ли ты, друг, трудясь на заводе,
Добиться выработки такой?

Побольше хлеба, мяса, одежды
Нужно бойцам, чтоб врага побеждать, —
А смог ли ты, друг, работая в поле,
Вдоволь продуктов на фронт послать?

Конечно, ты хочешь победы, ты веришь
В нее всею силой души и ума,
Но если сидеть — только ждать да верить,
Подумай: придет ли победа сама?

Упорным трудом приближать ты должен
Победу в жестокой этой войне.
Весь труд — для фронта! Лишь так докажешь
Любовь и верность родной стране.

Сейчас один только долг у нас:
Ускорить разгром фашистской орды!
А ты, товарищ? Скажи нам честно:
Что сделал для фронта сегодня ты?

БАХВАЛУ УРОК

«Москву в бинокль уже видать,
А значит, сами вскоре
Мы будем по Москве гулять!» —
Так Гитлер тараторил.

Гул орудийный не смолкал,
Кружила танков стая.
И фюрер лаял, как шакал,
Взять на испуг желая.

Полк знаменитый брошен в бой
«Великая Германия»,-
А после битвы под Москвой
Осталось лишь название.,

Бахвал конец себе нашел,
Свой медный лоб расквасил,
Дорогой той же, что пришел,
Убрался восвояси.

Один позор от похвальбы!
Всем ясно быть должно ведь:
Не хватит леса, чтоб гробы
Фашистам изготовить.

Где знаменитые полки,
Где чудо-генералы?
Подохни, Гитлер, от тоски:
Ведь это лишь начало!

Собрать не сможешь и костей,
Наш правый гнев неистов.
В башку себе покрепче вбей:
Всех выметем фашистов!

Покидая город в тихий час,
Долго я глядел в твои глаза.
Помню, как из этих черных глаз
Покатилась светлая слеза.

И любви и ненависти в ней
Был неиссякаемый родник.
Но к щеке зардевшейся твоей
Я губами жаркими приник.

Я приник к святому роднику,
Чтобы грусть слезы твоей испить
И за всё жестокому врагу
Полной мерой гнева отомстить.

И отныне светлая слеза
Стала для врага страшнее гроз,
Чтобы никогда твои глаза
Больше не туманились от слез.

Февраль 1942
Волховский фронт

Немец, немец! По компасу
Ты проверил свой путь?
Как начнешь улепетывать,
Так штаны не забудь!
Мы теперь новый азимут
Вам, бродяги, даем: 270°-
И на запад бегом!
Цель забудь свою прежнюю,
Задом к ней повернись
И беги… А догоним вас —
Влепим так, что держись!..

Гитлер банде приказывал:
«Бей! Вперед! Напролом!..»
Но громил обучили мы
И команде «кругом».
Поглядите, как драпают,
И ни птица, ни зверь
Офицера немецкого
Не догонят теперь.

Немец, немец!.. По компасу
Без ошибки беги!
Право-лево не спутаешь?
Не свернулись мозги?
Получай новый азимут
Вместе с фюрером-псом:
270°- И в могилу бегом!

Февраль 1942
Волховский фронт

Разбив проклятых гитлеровцев,
Мы
Деревню на горе освободили.
Огнем победы
Посреди зимы
Мы жителей ее воспламенили.

И вся деревня радостью кипит,
Дымки над каждой крышей забелели.
Одна старуха древняя
Навзрыд
Заплакала, припав к моей шинели.

И сердце переполнилось в ответ,
И слезы навернулись на глаза мне:
Я самым гордым был!
Прекрасней нет
Для воина
Ни славы, ни призванья:

В тяжелый
Для родного края
Час
Страдающему своему народу,
Солдатской красной звездочкой лучась,
На острие штыка
Нести свободу!

Февраль 1942
Волховский фронт

ПЕРЕД АТАКОЙ

Выпьем, друг! За боевое счастье!
За бесстрашье юности живой!
Только б жить! И храбрости и страсти
На сто жизней хватит в нас с лихвой.

Наполняй, дружок, шампанским чарку,
Девушки прислали нам вино.
Потому ли, что я рад подарку,
Только полюбилось мне оно.

Пусть ярится пеною шипучей,
Льется в жилы волнами огня…
Может быть, от смерти неминучей
Ты из боя вынесешь меня.

Может быть, случится что похуже.
Только с кем из нас? С тобой? Со мной?
Что гадать? Хлебнем из медных кружек
Влагу нашей радости земной!

Вы, землячки, выдумщицы, право,-
Или просто путает весна? —
Ваш румянец светится лукаво
В каждой капле алого вина.

Мы идем в атаку на рассвете…
А пока в молчании ночном,
Милые землячки, кружки эти
Мы за ваше счастье разопьем.

Поразит ли сердце пуля злая
Или я останусь невредим,
Всё равно — одно я твердо знаю:
Мы в атаке этой победим!

Всей душой к победе мы стремимся.
Что грустить, когда она в душе?
Пей, земляк! Подарком насладимся
При коптилке в тесном блиндаже…

Кружку осуши в одно мгновенье,
Алым током обжигая рот.
Как любимых губ прикосновенье,
Пусть она огонь в тебе зажжет.

Жар любви народной, жар заветный,
К нам дошел в том пламени живом.
И его в атаку в час рассветный
Мы дорогой славы понесем!

Февраль 1942
Волховский фронт

Стоял тот мост большой и величавый
Там, где и днем и ночью шли бои.
Под ним река, овеянная славой,
Катила воды грозные свои.

В такую темь, когда не спят дозоры
И тихо-тихо шепчутся кусты,
Послышался вблизи тревожный шорох,
И дрогнули немецкие посты.

Над берегом деревья зашумели,
И в воздухе повеяло грозой.
Спешил к мосту боец в простой шинели,
С открытою и светлою душой.

Река, тяжелым наливаясь гневом,
Стонала грозно: «Воин, отомсти!»
Зарницами зажглось ночное небо,
Лишь до моста успел он доползти.

В последний раз на мост железный глянул
И двинулся во весь высокий рост.
И сильный взрыв, как гром великий, грянул,-
И над водой взлетает этот мост.

Под мощный грохот камня и железа
К реке стремится вражеский отряд.
Но тут уже обратный путь отрезан —
Гвардейцы подоспевшие не спят.

И лишь боец, обняв прибрежный камень,
Не видит, как друзья идут в поход
И как над золотыми берегами
Заря освобождения встает.

Затихнет бой, и вздыбится в тумане
Над шумною рекою новый мост.
И над мостом герой бессмертный встанет
Во весь свой богатырский рост.

Февраль 1942
Волховский фронт

С земли встает туман голубоватый,
Грохочут танки, вытянувшись в ряд.
Как соколы отважные, крылаты,
Над крышей флаги красные парят.

Старушка обняла бойца за шею,
От радости заплакала она,
И, улыбаясь, свежие трофеи
Подсчитывает строгий старшина.

Как тень судьбы Германии фашистской,
На всех путях, куда ни кинешь взгляд.
На глине развороченной и склизкой
Чернеют трупы вражеских солдат.

Февраль 1942

Над деревней
Зарево дрожит,
Места не находят погорельцы.
На развилке увидал джигит
Детское растерзанное тельце.
Увидал —
И брызнула слеза,
И ребенка на руках дрожащих
Поднял
И поцеловал в глаза,
Как детей целуют спящих.
Опустил на землю,
Сам не свой,
Зубы стиснул,
Ненависть во взгляде:
«Ты, фашист, заплатишь нам с лихвой!
Ты еще попросишь о пощаде!»
И за лютым хищником
Джигит
По следу, забрызганному кровью,
Гонится…
И меч в руке горит
Ненавистью и любовью!

Февраль 1942
Волховский фронт

В ЕВРОПЕ ВЕСНА

Вы в крови утонули, под снегом заснули,
Оживайте же, страны, народы, края!
Вас враги истязали, пытали, топтали,
Так вставайте ж навстречу весне бытия!

Нет, подобной зимы никогда не бывало
Ни в истории мира, ни в сказке любой!
Никогда так глубоко ты не промерзала,
Грудь земли, окровавленной, полуживой.

Там, где ветер фашистский пронесся мертвящий,
Там завяли цветы и иссякли ключи,
Смолкли певчие птицы, осыпались чащи,
Оскудели и выцвели солнца лучи.

В тех краях, где врага сапожища шагали,
Смолкла жизнь, из горящих жилищ уходя,
По ночам лишь пожары вдали полыхали,
Но не пало на пашню ни капли дождя.

В дом фашист заходил — мертвеца выносили.
Шел дорогой фашист — кровь дорогой текла.
Стариков и старух палачи не щадили,
И детей людоедская печь пожрала.

О таком исступленье гонителей злобных
В страшных сказках, в преданьях не сказано слов.
И в истории мира страданий подобных
Человек не испытывал за сто веков.

Как бы ночь ни темна была — всё же светает.
Как зима ни морозна — приходит весна.
Эй, Европа! Весна для тебя наступает,
Ярко светит на наших знаменах она.

Под пятою фашистскою полуживые,
К жизни, страны-сироты, вставайте! Пора!
Вам грядущей свободы лучи заревые
Солнце нашей земли простирает с утра.

Этой солнечной, новой весны приближенье
Каждый чувствует — чех, и поляк, и француз.
Вам несет долгожданное освобожденье
Победитель могучий — Советский Союз.

Словно птицы, на север летящие снова,
Словно волны Дуная, взломавшие лед,
Из Москвы к вам летит ободрения слово,
Сея свет по дороге. Победа идет!

Скоро будет весна… В бездне ночи фашистской,
Словно тени, на бой партизаны встают…
И под солнцем весны — это время уж близко! —
Зиму горя дунайские льды унесут.

Пусть же радости жаркие слезы прорвутся
В эти вешние дни из мильонов очей!
Пусть в мильонах сердец истомленных зажгутся
Месть и жажда свободы еще горячей!..

И живая надежда разбудит мильоны
На великий подъем, небывалый в веках,
И грядущей весны заревые знамена
Заалеют у вольных народов в руках.

Февраль 1942
Волховский фронт

Палата утром проснулась,
Дыханьем весны полна.
Сестра вошла в палату,
Как ласковая весна.

В руках у нее мимозы,
Свежие, в росе.
С улыбкою ожиданья
На девушку смотрят все.

«Ребята! — она сказала.-
Весна вам подарок шлет,
И жаворонок серый
О вас сегодня поет.

С утра поет сегодня
Ручьев и птиц перезвон
О том, что весна прилетела
На крыльях наших знамен.

На землях освобожденных
Шумит весенний поток,
Мимоза над ним, улыбаясь,
Раскрыла первый цветок.

Летят журавли на север,
Веселье в их голосах,
Вернулись старый и малый,
Скрывавшиеся в лесах.

А вести какие, ребята!
Везде отступает враг.
Земля молодеет под солнцем,
Рассеивается мрак…»

Глядят на сестру джигиты
И, радостью полны,
Смеются, дыша глубоко
Дыханьем чистым весны.

И девушки теплую неясность
Почувствовал каждый в груди,
И счастье близкой победы,
И новую жизнь впереди.

Февраль 1942
Волховский фронт

Чтобы только не слышали уши
Оголтелый фашистский язык,
Мы бы с радостью отдали души
На войне, в боях грозовых;
Чтоб нигде у нас не звучали
Гоготание их и брань,

Ни в ночи, ни в раннюю рань…
Только вот что случилось, братцы,-
Вызвал нас в блиндаж капитан:
«Языка» раздобудьте, братцы! —
Был приказ нам секретный дан.-
«Языка» раздобудьте, братцы!
Чтобы вражеский план сорвать,
До фашистской ставки добраться
И гнездо их к черту взорвать!»
Что ж! Приказанное капитаном —
Это честный солдатский долг.
И в ответственном деле данном
Наш боец понимает толк.
Три джигита взялись за дело
И пошли за рубеж втроем.
Лишь бы ночь скорей потемнела,
Остальное — там разберем!
Ночь пришла. И, собрав, как надо,
Для лихой охоты припас,
Осмотрясь и взведя гранаты,
Мы на холм взошли торопясь.
Слышим говор глухой фашистский,
Пригляделись: фашисты близко!
«Unsere Tat ist die Sachen
Abnehmen und den Besitzer
Zu der Wand stellen… ist…»
Так и есть! На наших глазах он
И ругается и грозится,
Этот грязный бандит-фашист!
Лопотали бродяги гладко.
Похвальбу мы слышали их,
И рванулись, и плащ-палаткой
В тот же миг накрыли двоих.
Только выстрел сухой нарушил
Тишину вокруг, и, когда
Один враг нашу пулю скушал,
Мы другого берем и айда!
Мы связали его и тащим
До КП своего ползком,
Чтобы наш капитан с настоящим
Познакомился «языком».
Привели его, и, как кошка,
Задрожал и молчок милок.
Как и ждали мы, понемножку
Развязал язычок милок.
Сколько их «ще не скосило,
Сколько пушек видел в пути,
Всё он выложил через силу,
Чтоб жизненку свою спасти…
Чтобы только не слышали уши
Оголтелый фашистский язык,
Мы бы с радостью отдали души
На войне, в боях грозовых;
Чтоб нигде у нас не звучали
Гоготание их и брань,
Чтоб собаки, взбесясь, не рычали
Ни в ночи, ни в раннюю рань…
Только знай, боец, что, бывает,
Доберется джигит ползком
И фашистов-псов убивает
Их же собственным «языком»!

Февраль 1942

Всё о тебе я думаю, родная,
В далекой незнакомой стороне.
И где-нибудь в пути, глаза смыкая,
С тобой встречаюсь лишь в недолгом сне.

Ко мне идешь ты в платье снежно-белом,
Как утренний туман родных полей.
И, наклоняясь, голосом несмелым
Мне шепчешь тихо о любви своей.

С какой тревогой ты мне гладишь щеки
И поправляешь волосы опять.
«К чему, родная, этот вздох глубокий?»
В ответ ты начинаешь мне шептать:

«А я ждала, я так ждала, мой милый.
Ждала, когда придет конец войне.
В бою сразившись с грозной вражьей силой,
С победою примчишься ли ко мне?

Подарков приготовила я много.
Но всё ж подарка не нашла ценней,
Чем сердце, что, объятое тревогой,
Бессонных столько видело ночей».

Глаза открыл я. Что это со мною?
Весь полон странным сновиденьем я —
Мне волосы тревожною рукою
Погладила любимая моя.

Как горько мне и сладко пробужденье.
Любимая, ты знаешь ли о том? —
Была ты мне не только на мгновенье
И светлою мечтой, и сладким сном.

Я позабыть не в силах, как впервые
Ты напоила пламенем меня.
В глазах сверкали искры озорные
От радостного, скрытого огня.

А нежности в тебе так много было,
Меня ласкала ты, как малыша…
Любить весну ты друга научила,
Чтобы рвалась в полет его душа!

Я в смертный бой иду с винтовкой новой
За жизнь, что вечно сердцу дорога.
Нас ненависть зовет, и мы готовы
Взойти к победе по костям врага.

Жди, умница, мы встретимся с тобою,
Вернусь, сметя всю нечисть за порог.
Заря займется над родной страною,
Как нашего бессмертия исток.

Меня прижмешь ты к сердцу, как бывало,
И скажешь: «Всё тебе я отдаю.
Подарков много, но прими сначала
Любовь мою!»

За эту вот любовь, за наше счастье
Иду навстречу ярости войны.
Поверь, мой друг: мне бури и ненастья
И никакие битвы не страшны.

Март 1942
Волховский фронт

ТВОЯ ДОЛЯ

Мы наступаем. Всюду груды лома,
Винтовок, пушек — признаки разгрома.
Вот каска, неказистая на вид,
С кокардой на боку в траве лежит.

Заржавела. Владелец сгнил… Могила
На перекрестке высится уныло.
Слепили крест, сломав какой-то шест,
И каску нахлобучили на крест,
Стервятники и тощие вороны
Над ним ясин читают похоронный…

Тот, кто зарыт здесь, будучи живым,
Был множеством желаний одержим:
На этих землях властвовать хотел он
Помещиком, сатрапом оголтелым.
В его воображении тупом
Народ наш гордый жалким был рабом.
Но горьким был фашист застигнут крахом —
Он сам под землю лег холодным прахом.

Да, так, фашист, задумал ты хитро.
Но не тебе делить страны добро!
Аршин земли да крест дубовый в поле —
Вот,- как гласит присловье,- серебро,
Которое пришлось тебе на долю!

СМЕРТЬ ДЕВУШКИ

Сто раненых она спасла одна
И вынесла из огневого шквала,
Водою напоила их она
И раны их сама забинтовала.

Под ливнем раскаленного свинца
Она ползла, ползла без остановки
И, раненого подобрав бойца,
Не забывала о его винтовке.

Когда ж она ползла в сто первый раз,
Ее сразил осколок мины лютой…
Склонился шелк знамен в печальный час,
И кровь ее пылала в них как будто.

Вот на носилках девушка лежит.
Играет ветер прядкой золотистой.
Как облачко, что солнце скрыть спешит,
Ресницы затенили взор лучистый.

Спокойная улыбка на ее
Губах, изогнуты спокойно брови.
Она как будто впала в забытье,
Беседу оборвав на полуслове.

Сто жизней молодая жизнь зажгла
И вдруг сама погасла в час кровавый…
Но сто сердец на славные дела
Ее посмертной вдохновятся славой.

Погасла, не успев расцвесть, весна.
Но, как заря рождает день, сгорая,
Врагу погибель принеся, она
Бессмертною осталась, умирая.

Апрель 1942

РАДОСТЬ ВЕСНЫ

Весна придет, улыбкой озаряя
Просторы зеленеющих полей.
Раскинет ветви роща молодая,
В саду рассыплет трели соловей.

Тогда пойдешь ты по лесной дороге,
Взовьются две косы на ветерке.
Холодная роса обрызжет ноги,
И ты взгрустнешь — твой милый вдалеке.

Я там, где поле в ржавчине колючей,
Где свищет смерть по просекам лесным,
Скворцы и тут на небе кружат тучей,
Но эти — с оперением стальным.

Тут бомбы рвутся, солнце застилая.
Тут слышен запах крови, но не роз,
Не от росы сыра трава густая,
От крови человеческой и слез.

Сквозь дым за солнцем я слежу порою.
Крадется в сердце острая тоска.
Я волосы себе краплю росою,
Поймав росинку в чашечке цветка.

Тогда я слышу аромат весенний.
Тогда душа цветением полна.
И ты стоишь с улыбкой в отдаленье,
Моя любимая, моя весна!

Враги пришли разбойною оравой,
Расстались мы, беда была близка.
Оружье сжав, иду я в бой кровавый
Развеять нечисть острием штыка.

И нет в душе желания сильнее,
И все мои мечтанья об одном —
Увидеться бы с милою моею,
Покончив с темным вражеским гнездом.

Как я гордился б, что от силы вражьей
Смог защитить родную и весну,-
Не будет солнце в копоти и саже,
И больше недруг не войдет в страну.

Пройдя через стремнину огневую,
Хочу вернуться, чтоб в родном краю
Тебя увидеть и весну большую,
Спасенную от недруга в бою.

Стихи перепечатаны из книги «Муса Джалиль. Красная ромашка», татарское книжное издательство, Казань, 1981 год

Муса Мостафа улы Җәлилов , Musa Mostafa ulı Cəlilov ; 2 (15 ) февраля , деревня Мустафино , Оренбургская губерния (ныне Мустафино, Шарлыкский район , Оренбургская область) - 25 августа , Берлин) - татарский советский поэт , Герой Советского Союза (), Лауреат Ленинской премии (посмертно, ). Член ВКП(б) с 1929 года .

Биография

Родился шестым ребёнком в семье. Отец - Мустафа Залилов, мать - Рахима Залилова (урождённая Сайфуллина).

Посмертное признание

Первое произведение было опубликовано в 1919 году в военной газете «Кызыл йолдыз» («Красная звезда»). В 1925 году в Казани вышел его первый сборник стихотворений и поэм «Барабыз» («Мы идём»). Им были написаны 4 либретто для опер «Алтын чәч» («Золотоволосая», , музыка композитора Н. Жиганова) и «Ильдар» ().

В 1920-е годы Джалиль пишет на темы революции и гражданской войны (поэма «Пройденные пути», -), строительства социализма («Орденоносные миллионы», ; «Письменосец», )

В популярной поэме «Письмоносец» («Хат ташучы», 1938, изд. 1940) показана трудовая жизнь сов. молодежи, её радости и переживания .

В концлагере Джалиль продолжал писать стихи, всего им было написано как минимум 125 стихотворений, которые после войны были переданы его сокамерником на Родину. За цикл стихов «Моабитская тетрадь» в 1957 году Джалилю была посмертно присуждена Ленинская премия Комитетом по Ленинским и Государственным премиям в области литературы и искусства. В 1968 году о Мусе Джалиле был снят фильм «Моабитская тетрадь» .

Память

Именем Мусы Джалиля названы:

Музеи Мусы Джалиля находятся в Казани (ул. М. Горького, д. 17, кв. 28 - здесь поэт жил в 1940-1941 гг.) и на его родине в Мустафино (Шарлыкский район, Оренбургская область) .

Памятники Мусе Джалилю установлены в Казани (комплекс на площади 1 Мая перед Кремлём), Альметьевске , Мензелинске , Москве (открыты 25 октября 2008 года на Белореченской улице и 24 августа 2012 года на одноимённой улице (на илл.) ), Нижнекамске (открыт 30 августа 2012 года), Нижневартовске (открыт 25 сентября 2007 года), Набережных Челнах , Оренбурге , Санкт-Петербурге (открыт 19 мая 2011 года), Тосно (открыт 9 ноября 2012 года) , Челябинске (открыт 16 октября 2015 года) .

На стене арочных ворот проломленного 7-го контргарда перед Михайловскими воротами Даугавпилсской крепости (г. Даугавпилс, Латвия), где со 2 сентября по 15 октября 1942 года в лагере для советских военнопленных «Шталаг-340» («Stalag-340») содержался Муса Джалиль, установлена памятная доска. Текст приведён на русском и латышском языках. Также на доске выбиты слова поэта: «Песни всегда посвящал я Отчизне, ныне Отчизне я жизнь отдаю…».

В кинематографе

• «Моабитская тетрадь », реж. Леонид Квинихидзе , Ленфильм , 1968.
• «Красная ромашка», ДЕФА (ГДР).

Библиография

• Муса Джалиль. Сочинения в трех томах / Кашшаф Г. - Казань, 1955-1956 (на татарском языке).
• Муса Джалиль. Сочинения. - Казань, 1962.
• Муса Джалиль. / Ганиев В. - М .: Художественная литература, 1966.
• Муса Джалиль. Избранное. - М., 1976.
• Муса Джалиль. Избранные произведения / Мустафин Р. - Издательство «Советский писатель». Ленинградское отделение, 1979.
• Муса Джалиль. Костер над обрывом. - М., Правда, 1987. - 576 с., 500 000 экз.

См. также

Напишите отзыв о статье "Муса Джалиль"

Примечания

Литература

• Бикмухамедов Р. Муса Джалиль.Критико-биографический очерк. - М., 1957.
• Госман Х. Татарская поэзия двадцатых годов. - Казань, 1964 (на татарском языке).
• Воздвиженский В. История татарской советской литературы. - М., 1965.
• Файзи А. Воспоминания о Мусе Джалиле. - Казань, 1966.
• Ахатов Г. Х. О языке Мусы Джалиля / «Социалистик Татарстан». - Казань, 1976, № 38 (16727), 15 февраля.
• Ахатов Г. Х. Фразеологические обороты в поэме Мусы Джалиля «Письменосец». / Ж. «Советская школа». - Казань, 1977, № 5 (на татарском языке).
• Мустафин Р.А. По следам поэта-героя. Книга-поиск. - М .: Советский писатель, 1976.
• Корольков Ю.М. Через сорок смертей. - М .: Молодая Гвардия, 1960.
• Корольков Ю.М. Жизнь – песня. Жизнь и борьба поэта Мусы Джалиля. - М .: Госполитиздат, 1959.

Ссылки

Сайт «Герои Страны ».

• .
• .
• .
• .
• .
• .
• .
• . (татар.) .
• . (татар.) , (рус.) .

Отрывок, характеризующий Муса Джалиль

– Чего соглашаться то, не нужно нам хлеба.
– Что ж, нам все бросить то? Не согласны. Не согласны… Нет нашего согласия. Мы тебя жалеем, а нашего согласия нет. Поезжай сама, одна… – раздалось в толпе с разных сторон. И опять на всех лицах этой толпы показалось одно и то же выражение, и теперь это было уже наверное не выражение любопытства и благодарности, а выражение озлобленной решительности.
– Да вы не поняли, верно, – с грустной улыбкой сказала княжна Марья. – Отчего вы не хотите ехать? Я обещаю поселить вас, кормить. А здесь неприятель разорит вас…
Но голос ее заглушали голоса толпы.
– Нет нашего согласия, пускай разоряет! Не берем твоего хлеба, нет согласия нашего!
Княжна Марья старалась уловить опять чей нибудь взгляд из толпы, но ни один взгляд не был устремлен на нее; глаза, очевидно, избегали ее. Ей стало странно и неловко.
– Вишь, научила ловко, за ней в крепость иди! Дома разори да в кабалу и ступай. Как же! Я хлеб, мол, отдам! – слышались голоса в толпе.
Княжна Марья, опустив голову, вышла из круга и пошла в дом. Повторив Дрону приказание о том, чтобы завтра были лошади для отъезда, она ушла в свою комнату и осталась одна с своими мыслями.

Долго эту ночь княжна Марья сидела у открытого окна в своей комнате, прислушиваясь к звукам говора мужиков, доносившегося с деревни, но она не думала о них. Она чувствовала, что, сколько бы она ни думала о них, она не могла бы понять их. Она думала все об одном – о своем горе, которое теперь, после перерыва, произведенного заботами о настоящем, уже сделалось для нее прошедшим. Она теперь уже могла вспоминать, могла плакать и могла молиться. С заходом солнца ветер затих. Ночь была тихая и свежая. В двенадцатом часу голоса стали затихать, пропел петух, из за лип стала выходить полная луна, поднялся свежий, белый туман роса, и над деревней и над домом воцарилась тишина.
Одна за другой представлялись ей картины близкого прошедшего – болезни и последних минут отца. И с грустной радостью она теперь останавливалась на этих образах, отгоняя от себя с ужасом только одно последнее представление его смерти, которое – она чувствовала – она была не в силах созерцать даже в своем воображении в этот тихий и таинственный час ночи. И картины эти представлялись ей с такой ясностью и с такими подробностями, что они казались ей то действительностью, то прошедшим, то будущим.
То ей живо представлялась та минута, когда с ним сделался удар и его из сада в Лысых Горах волокли под руки и он бормотал что то бессильным языком, дергал седыми бровями и беспокойно и робко смотрел на нее.
«Он и тогда хотел сказать мне то, что он сказал мне в день своей смерти, – думала она. – Он всегда думал то, что он сказал мне». И вот ей со всеми подробностями вспомнилась та ночь в Лысых Горах накануне сделавшегося с ним удара, когда княжна Марья, предчувствуя беду, против его воли осталась с ним. Она не спала и ночью на цыпочках сошла вниз и, подойдя к двери в цветочную, в которой в эту ночь ночевал ее отец, прислушалась к его голосу. Он измученным, усталым голосом говорил что то с Тихоном. Ему, видно, хотелось поговорить. «И отчего он не позвал меня? Отчего он не позволил быть мне тут на месте Тихона? – думала тогда и теперь княжна Марья. – Уж он не выскажет никогда никому теперь всего того, что было в его душе. Уж никогда не вернется для него и для меня эта минута, когда бы он говорил все, что ему хотелось высказать, а я, а не Тихон, слушала бы и понимала его. Отчего я не вошла тогда в комнату? – думала она. – Может быть, он тогда же бы сказал мне то, что он сказал в день смерти. Он и тогда в разговоре с Тихоном два раза спросил про меня. Ему хотелось меня видеть, а я стояла тут, за дверью. Ему было грустно, тяжело говорить с Тихоном, который не понимал его. Помню, как он заговорил с ним про Лизу, как живую, – он забыл, что она умерла, и Тихон напомнил ему, что ее уже нет, и он закричал: „Дурак“. Ему тяжело было. Я слышала из за двери, как он, кряхтя, лег на кровать и громко прокричал: „Бог мой!Отчего я не взошла тогда? Что ж бы он сделал мне? Что бы я потеряла? А может быть, тогда же он утешился бы, он сказал бы мне это слово“. И княжна Марья вслух произнесла то ласковое слово, которое он сказал ей в день смерти. «Ду ше нь ка! – повторила княжна Марья это слово и зарыдала облегчающими душу слезами. Она видела теперь перед собою его лицо. И не то лицо, которое она знала с тех пор, как себя помнила, и которое она всегда видела издалека; а то лицо – робкое и слабое, которое она в последний день, пригибаясь к его рту, чтобы слышать то, что он говорил, в первый раз рассмотрела вблизи со всеми его морщинами и подробностями.
«Душенька», – повторила она.
«Что он думал, когда сказал это слово? Что он думает теперь? – вдруг пришел ей вопрос, и в ответ на это она увидала его перед собой с тем выражением лица, которое у него было в гробу на обвязанном белым платком лице. И тот ужас, который охватил ее тогда, когда она прикоснулась к нему и убедилась, что это не только не был он, но что то таинственное и отталкивающее, охватил ее и теперь. Она хотела думать о другом, хотела молиться и ничего не могла сделать. Она большими открытыми глазами смотрела на лунный свет и тени, всякую секунду ждала увидеть его мертвое лицо и чувствовала, что тишина, стоявшая над домом и в доме, заковывала ее.
– Дуняша! – прошептала она. – Дуняша! – вскрикнула она диким голосом и, вырвавшись из тишины, побежала к девичьей, навстречу бегущим к ней няне и девушкам.

17 го августа Ростов и Ильин, сопутствуемые только что вернувшимся из плена Лаврушкой и вестовым гусаром, из своей стоянки Янково, в пятнадцати верстах от Богучарова, поехали кататься верхами – попробовать новую, купленную Ильиным лошадь и разузнать, нет ли в деревнях сена.
Богучарово находилось последние три дня между двумя неприятельскими армиями, так что так же легко мог зайти туда русский арьергард, как и французский авангард, и потому Ростов, как заботливый эскадронный командир, желал прежде французов воспользоваться тем провиантом, который оставался в Богучарове.
Ростов и Ильин были в самом веселом расположении духа. Дорогой в Богучарово, в княжеское именье с усадьбой, где они надеялись найти большую дворню и хорошеньких девушек, они то расспрашивали Лаврушку о Наполеоне и смеялись его рассказам, то перегонялись, пробуя лошадь Ильина.
Ростов и не знал и не думал, что эта деревня, в которую он ехал, была именье того самого Болконского, который был женихом его сестры.
Ростов с Ильиным в последний раз выпустили на перегонку лошадей в изволок перед Богучаровым, и Ростов, перегнавший Ильина, первый вскакал в улицу деревни Богучарова.
– Ты вперед взял, – говорил раскрасневшийся Ильин.
– Да, всё вперед, и на лугу вперед, и тут, – отвечал Ростов, поглаживая рукой своего взмылившегося донца.
– А я на французской, ваше сиятельство, – сзади говорил Лаврушка, называя французской свою упряжную клячу, – перегнал бы, да только срамить не хотел.
Они шагом подъехали к амбару, у которого стояла большая толпа мужиков.
Некоторые мужики сняли шапки, некоторые, не снимая шапок, смотрели на подъехавших. Два старые длинные мужика, с сморщенными лицами и редкими бородами, вышли из кабака и с улыбками, качаясь и распевая какую то нескладную песню, подошли к офицерам.
– Молодцы! – сказал, смеясь, Ростов. – Что, сено есть?
– И одинакие какие… – сказал Ильин.
– Развесе…oo…ооо…лая бесе… бесе… – распевали мужики с счастливыми улыбками.
Один мужик вышел из толпы и подошел к Ростову.
– Вы из каких будете? – спросил он.
– Французы, – отвечал, смеючись, Ильин. – Вот и Наполеон сам, – сказал он, указывая на Лаврушку.
– Стало быть, русские будете? – переспросил мужик.
– А много вашей силы тут? – спросил другой небольшой мужик, подходя к ним.
– Много, много, – отвечал Ростов. – Да вы что ж собрались тут? – прибавил он. – Праздник, что ль?
– Старички собрались, по мирскому делу, – отвечал мужик, отходя от него.
В это время по дороге от барского дома показались две женщины и человек в белой шляпе, шедшие к офицерам.
– В розовом моя, чур не отбивать! – сказал Ильин, заметив решительно подвигавшуюся к нему Дуняшу.
– Наша будет! – подмигнув, сказал Ильину Лаврушка.
– Что, моя красавица, нужно? – сказал Ильин, улыбаясь.
– Княжна приказали узнать, какого вы полка и ваши фамилии?
– Это граф Ростов, эскадронный командир, а я ваш покорный слуга.
– Бе…се…е…ду…шка! – распевал пьяный мужик, счастливо улыбаясь и глядя на Ильина, разговаривающего с девушкой. Вслед за Дуняшей подошел к Ростову Алпатыч, еще издали сняв свою шляпу.
– Осмелюсь обеспокоить, ваше благородие, – сказал он с почтительностью, но с относительным пренебрежением к юности этого офицера и заложив руку за пазуху. – Моя госпожа, дочь скончавшегося сего пятнадцатого числа генерал аншефа князя Николая Андреевича Болконского, находясь в затруднении по случаю невежества этих лиц, – он указал на мужиков, – просит вас пожаловать… не угодно ли будет, – с грустной улыбкой сказал Алпатыч, – отъехать несколько, а то не так удобно при… – Алпатыч указал на двух мужиков, которые сзади так и носились около него, как слепни около лошади.
– А!.. Алпатыч… А? Яков Алпатыч!.. Важно! прости ради Христа. Важно! А?.. – говорили мужики, радостно улыбаясь ему. Ростов посмотрел на пьяных стариков и улыбнулся.
– Или, может, это утешает ваше сиятельство? – сказал Яков Алпатыч с степенным видом, не заложенной за пазуху рукой указывая на стариков.
– Нет, тут утешенья мало, – сказал Ростов и отъехал. – В чем дело? – спросил он.
– Осмелюсь доложить вашему сиятельству, что грубый народ здешний не желает выпустить госпожу из имения и угрожает отпречь лошадей, так что с утра все уложено и ее сиятельство не могут выехать.
– Не может быть! – вскрикнул Ростов.
– Имею честь докладывать вам сущую правду, – повторил Алпатыч.
Ростов слез с лошади и, передав ее вестовому, пошел с Алпатычем к дому, расспрашивая его о подробностях дела. Действительно, вчерашнее предложение княжны мужикам хлеба, ее объяснение с Дроном и с сходкою так испортили дело, что Дрон окончательно сдал ключи, присоединился к мужикам и не являлся по требованию Алпатыча и что поутру, когда княжна велела закладывать, чтобы ехать, мужики вышли большой толпой к амбару и выслали сказать, что они не выпустят княжны из деревни, что есть приказ, чтобы не вывозиться, и они выпрягут лошадей. Алпатыч выходил к ним, усовещивая их, но ему отвечали (больше всех говорил Карп; Дрон не показывался из толпы), что княжну нельзя выпустить, что на то приказ есть; а что пускай княжна остается, и они по старому будут служить ей и во всем повиноваться.
В ту минуту, когда Ростов и Ильин проскакали по дороге, княжна Марья, несмотря на отговариванье Алпатыча, няни и девушек, велела закладывать и хотела ехать; но, увидав проскакавших кавалеристов, их приняли за французов, кучера разбежались, и в доме поднялся плач женщин.
– Батюшка! отец родной! бог тебя послал, – говорили умиленные голоса, в то время как Ростов проходил через переднюю.
Княжна Марья, потерянная и бессильная, сидела в зале, в то время как к ней ввели Ростова. Она не понимала, кто он, и зачем он, и что с нею будет. Увидав его русское лицо и по входу его и первым сказанным словам признав его за человека своего круга, она взглянула на него своим глубоким и лучистым взглядом и начала говорить обрывавшимся и дрожавшим от волнения голосом. Ростову тотчас же представилось что то романическое в этой встрече. «Беззащитная, убитая горем девушка, одна, оставленная на произвол грубых, бунтующих мужиков! И какая то странная судьба натолкнула меня сюда! – думал Ростов, слушяя ее и глядя на нее. – И какая кротость, благородство в ее чертах и в выражении! – думал он, слушая ее робкий рассказ.
Когда она заговорила о том, что все это случилось на другой день после похорон отца, ее голос задрожал. Она отвернулась и потом, как бы боясь, чтобы Ростов не принял ее слова за желание разжалобить его, вопросительно испуганно взглянула на него. У Ростова слезы стояли в глазах. Княжна Марья заметила это и благодарно посмотрела на Ростова тем своим лучистым взглядом, который заставлял забывать некрасивость ее лица.
– Не могу выразить, княжна, как я счастлив тем, что я случайно заехал сюда и буду в состоянии показать вам свою готовность, – сказал Ростов, вставая. – Извольте ехать, и я отвечаю вам своей честью, что ни один человек не посмеет сделать вам неприятность, ежели вы мне только позволите конвоировать вас, – и, почтительно поклонившись, как кланяются дамам царской крови, он направился к двери.
Почтительностью своего тона Ростов как будто показывал, что, несмотря на то, что он за счастье бы счел свое знакомство с нею, он не хотел пользоваться случаем ее несчастия для сближения с нею.
Княжна Марья поняла и оценила этот тон.
– Я очень, очень благодарна вам, – сказала ему княжна по французски, – но надеюсь, что все это было только недоразуменье и что никто не виноват в том. – Княжна вдруг заплакала. – Извините меня, – сказала она.
Ростов, нахмурившись, еще раз низко поклонился и вышел из комнаты.

– Ну что, мила? Нет, брат, розовая моя прелесть, и Дуняшей зовут… – Но, взглянув на лицо Ростова, Ильин замолк. Он видел, что его герой и командир находился совсем в другом строе мыслей.
Ростов злобно оглянулся на Ильина и, не отвечая ему, быстрыми шагами направился к деревне.
– Я им покажу, я им задам, разбойникам! – говорил он про себя.
Алпатыч плывущим шагом, чтобы только не бежать, рысью едва догнал Ростова.
– Какое решение изволили принять? – сказал он, догнав его.
Ростов остановился и, сжав кулаки, вдруг грозно подвинулся на Алпатыча.
– Решенье? Какое решенье? Старый хрыч! – крикнул он на него. – Ты чего смотрел? А? Мужики бунтуют, а ты не умеешь справиться? Ты сам изменник. Знаю я вас, шкуру спущу со всех… – И, как будто боясь растратить понапрасну запас своей горячности, он оставил Алпатыча и быстро пошел вперед. Алпатыч, подавив чувство оскорбления, плывущим шагом поспевал за Ростовым и продолжал сообщать ему свои соображения. Он говорил, что мужики находились в закоснелости, что в настоящую минуту было неблагоразумно противуборствовать им, не имея военной команды, что не лучше ли бы было послать прежде за командой.
– Я им дам воинскую команду… Я их попротивоборствую, – бессмысленно приговаривал Николай, задыхаясь от неразумной животной злобы и потребности излить эту злобу. Не соображая того, что будет делать, бессознательно, быстрым, решительным шагом он подвигался к толпе. И чем ближе он подвигался к ней, тем больше чувствовал Алпатыч, что неблагоразумный поступок его может произвести хорошие результаты. То же чувствовали и мужики толпы, глядя на его быструю и твердую походку и решительное, нахмуренное лицо.
После того как гусары въехали в деревню и Ростов прошел к княжне, в толпе произошло замешательство и раздор. Некоторые мужики стали говорить, что эти приехавшие были русские и как бы они не обиделись тем, что не выпускают барышню. Дрон был того же мнения; но как только он выразил его, так Карп и другие мужики напали на бывшего старосту.
– Ты мир то поедом ел сколько годов? – кричал на него Карп. – Тебе все одно! Ты кубышку выроешь, увезешь, тебе что, разори наши дома али нет?
– Сказано, порядок чтоб был, не езди никто из домов, чтобы ни синь пороха не вывозить, – вот она и вся! – кричал другой.
– Очередь на твоего сына была, а ты небось гладуха своего пожалел, – вдруг быстро заговорил маленький старичок, нападая на Дрона, – а моего Ваньку забрил. Эх, умирать будем!
– То то умирать будем!
– Я от миру не отказчик, – говорил Дрон.
– То то не отказчик, брюхо отрастил!..
Два длинные мужика говорили свое. Как только Ростов, сопутствуемый Ильиным, Лаврушкой и Алпатычем, подошел к толпе, Карп, заложив пальцы за кушак, слегка улыбаясь, вышел вперед. Дрон, напротив, зашел в задние ряды, и толпа сдвинулась плотнее.

Муса Джалиль (1906-1944), полное имя Муса Мустафович Залилов (Джалилов), – советский поэт из Татарстана, Герой Советского Союза (звание было присвоено ему посмертно в 1956 году), а в 1957 году посмертно его наградили Ленинской премией.

Детство

В Оренбургской области в Шарлыкском районе есть небольшая деревня Мустафино. В этом местечке 15 февраля 1906 года в многодетной семье появился шестой ребёнок – сынок, которому дали имя Муса.

Отец Мустафа и мать Рахима с раннего возраста приучали своих детей ценить труд, уважать старшее поколение и хорошо учиться в школе. Мусу даже не нужно было принуждать к школьным занятиям, к знаниям у него была особая любовь.

В учёбе он был очень старательным мальчиком, обожал поэзию, а свои мысли выражал необычайно красиво, это заметили и учителя, и родители.

Сначала он учился в деревенской школе – мектеб. Потом семья переехала в Оренбург, и там юного поэта отправили на учёбу в медресе «Хусаиния», после революции это учебное заведение было реорганизовано в Татарский институт народного образования. Здесь талант Мусы раскрылся в полную силу. Он учился хорошо по всем предметам, но особенно легко ему давались литература, пение и рисование.

Свои первые стихи Муса написал в 10-летнем возрасте, но, к сожалению, они не дошли до наших дней.

Когда Мусе было 13 лет, он вступил в комсомол. После окончания гражданской войны принимал участие в создании пионерских отрядов и пропагандировал в своих стихах идеи пионерии.

Любимыми его поэтами тогда были Омар Хайям, Хафиз, Саади, татарин Дердмэнд. Под влиянием их поэзии он слагал свои романтические стихи:

• «Гори, мир» и «Совет»;
• «В плену» и «Единодушие»;
• «Престол из колосьев» и «Перед смертью».

Творческий путь

Вскоре Муса Джалиль был избран членом Центрального комитета ВЛКСМ Татаро-Башкирского Бюро. Это дало ему шанс поехать в Москву и поступать в государственный университет. Таким образом, Муса в 1927 году стал студентом МГУ на этнологическом факультете (позже его переименовали в писательский), отделение было выбрано литературное.

На протяжении всей учёбы в высшем заведении он писал свои красивые стихи на родном языке, их переводили и читали на поэтических вечерах. Лирика Мусы пользовалась успехом.

В 1931 году Джалиль получил диплом об окончании МГУ и был направлен в Казань. При ЦК ВЛКСМ издавались татарские детские журналы, Муса работал в них редактором.

В 1932 году Муса уехал в город Надеждинск (сейчас он называется Серов). Там он упорно и много трудился над своими новыми произведениями. На его поэмы известный композитор Жиганов сочинил оперы «Ильдар» и «Алтын Чэч».

В 1933 году Джалиль вернулся в столицу, там издавалась татарская газета «Коммунист», и он возглавил в ней литературный отдел. Здесь он познакомился и подружился со многими знаменитыми советскими поэтами – Жаровым, Светловым, Безыменским.

В 1934 году вышли два сборника Джалиля «Стихи и поэмы» и «Орденоносные миллионы» (посвящён теме комсомола). Очень много он работал с поэтической молодёжью, благодаря Мусе получили путёвку в жизнь такие татарские поэты, как Абсалямов и Алиш.

С 1939 по 1941 годы работал ответственным секретарём в Союзе писателей Татарской АССР, а также заведовал литературной частью в Татарском оперном театре.

Война

Воскресным июньским утром, таким ясным и солнечным, Муса должен был поехать с семьёй на дачу к друзьям. Они стояли на перроне, ждали электричку, когда по радио объявили, что началась война.

Когда они приехали за город и вышли на нужной станции, его друзья радостно с улыбками встречали Мусу и махали издалека руками. Как бы не хотелось ему этого делать, но пришлось сообщить страшную новость о войне. Весь день друзья провели вместе, не ложились спать до утра. Расставаясь, Джалиль произнёс: «После войны кого-то из нас уже не будет…»

Наутро он явился в военкомат с заявлением отправить его на фронт. Но сразу Мусу не забрали, сказали каждому ждать своей очереди. Повестка пришла Джалилю 13 июля. В Татарии как раз формировался артиллерийский полк, туда он и попал. Оттуда его направили в городок Мензелинск, где в течение полугода он учился на курсах политруков.

Когда командованию стало известно, что Муса Джалиль – известный поэт, депутат городского совета, бывший председатель Союза писателей, его хотели демобилизовать, отправить в тыл. Но он решительно ответил: «Вы поймите меня, ведь я поэт! Я не могу сидеть в тылу и оттуда звать людей защищать Родину. Я обязан быть на фронте, среди бойцов и вместе с ними бить фашистскую нечисть» .

Какое-то время он был в резерве при штабе армии в маленьком городке Малая Вишера. Часто бывал в командировках на передовой, выполняя особые поручения командования, а также собирая необходимый материал для газеты «Отвага», в которой работал корреспондентом. Иногда за день ему приходилось ходить по 30 км.

Если выпадали поэту свободные минутки, он писал стихи. В самых сложных фронтовых буднях родились такие замечательные лирические произведения:

• «Смерть девушки» и «Слеза»;
• «Прощай, моя умница» и «След».

Муса Джалиль говорил: «Я пока пишу фронтовую лирику. А большие вещи сделаю после нашей победы, если буду живой» .

Те, кому довелось быть рядом со старшим политруком Ленинградского и Волховского фронтов Мусой Джалилем, поражались, насколько этот человек всегда мог сохранять выдержку и спокойствие. Даже в самых тяжёлых условиях, попав в окружение, когда не оставалось ни одного глотка воды и сухарика, он учил однополчан сцеживать сок с берёзы и находить съедобные травы и ягоды.

В письме товарищу он писал про «Балладу о последнем патроне». К сожалению, мир так и не узнал это произведение. Скорее всего поэма была о том единственном патроне, который политрук оставлял для себя на самый страшный случай. Но судьба поэта повернулась иначе.

Плен

В июне 1942 года, пробиваясь из окружения с другими офицерами и солдатами, Муса попал в гитлеровское окружение и получил тяжёлое ранение в грудь. Он находился без сознания и попал в немецкий плен. В советской армии Джалиль с этого момента считался пропавшим без вести, а на самом деле начались его длинные скитания по немецким тюрьмам и лагерям.

Здесь он особенно понял, что такое фронтовое товарищество и братство. Больных и раненых фашисты убивали, выискивали среди заключённых евреев и политруков. Товарищи всячески поддерживали Джалиля, никто не выдал, что он политрук, раненого его буквально переносили из лагеря в лагерь, а во время тяжёлых работ специально оставляли его дневальным по бараку.

Поправившись от ранения, Муса оказывал всяческую помощь и поддержку своим товарищам по лагерям, последний кусочек хлеба он делил с нуждающимися. Но самое главное, огрызком карандаша на клочках бумаги Джалиль писал стихи и по вечерам читал их пленным, патриотическая поэзия о Родине помогала заключённым переживать все унижения и трудности.

Муса хотел быть полезным своей Родине даже здесь, в фашистских лагерях Шпандау, Моабит, Плётцензее. Он создал подпольную организацию в лагере под Радомом в Польше.

После поражения под Сталинградом фашисты задумали создание легиона из советских военнопленных не русской национальности, думая, что смогут склонить их к сотрудничеству. Военнопленные-подпольщики дали согласие на участие в легионе. Но когда их послали на фронт, под Гомель, они развернули своё оружие против немцев и примкнули к белорусским партизанским отрядам.

В заключении Мусу Джалиля немцы назначили ответственным за культурно-просветительную работу. Ему приходилось ездить по лагерям. Пользуясь моментом, он вербовал всё новых и новых людей в подпольную организацию. Он даже смог установить связи с подпольщиками из Берлина под руководством Бушманова Н. С.

В конце лета 1943 года подпольщики готовили побег многих заключённых. Но нашёлся предатель, кто-то выдал замыслы подпольной организации. Немцы арестовали Джалиля. За то, что он был участником и организатором подполья, немцы казнили его 25 августа 1944 года. Казнь прошла в берлинской тюрьме Плётцензее на гильотине.

Личная жизнь

У Мусы Джалиля было три жены.

С первой супругой Раузой ханум у них родился сын Альберт Залилов. Муса очень любил своего первого и единственного мальчика. Альберт хотел быть военным лётчиком. Однако по причине болезни глаза, он не смог пройти медицинскую комиссию в училище, куда поступал в истребительную авиацию.

Тогда Альберт стал курсантом Саратовского военного училища, по окончании которого его направили служить на Кавказ.

В 1976 году Альберт обратился к высшему командованию с просьбой направить его служить в Германию. Ему пошли навстречу. Он служил там 12 лет, за это время подробно изучал берлинское движение сопротивления, с которым был связан отец, и собирал о подполье материалы.

Альберту было лишь три месяца от роду, когда издалась первая книга Мусы Джалиля. Поэт подарил этот сборник сыну и оставил там свой автограф. Альберт сохранил отцовский подарок на всю жизнь.

У Альберта два сына, в их жилах протекает кровь дедушки Мусы Джалиля, а значит, род великого поэта продолжен.

Второй женой Мусы была Закия Садыкова, она родила от него красивую и нежную девочку Люцию, так похожую на отца.

Люция с мамой жила в Ташкенте, окончив школу, она стала студенткой музыкального училища на отделении вокала и хорового дирижирования. Затем в Москве окончила государственный институт кинематографии и всегда хотела снять о своём папе фильм. В качестве ассистента режиссёра ей удалось поучаствовать в съёмках документального фильма «Моабитская тетрадь».

Третья супруга Мусы Амина ханум родила ему дочь Чулпан. Они были главными претендентками на культурное наследие великого поэта, но в 1954 году суд разделил всё поровну – Альберту, Люции, Чулпан и Амине ханум. Чулпан Залилова около 40 лет тоже, как и отец, отдала литературной деятельности, она работала в редакции «Русской классики» издательства «Художественная литература». Ежегодно в день рождения Мусы Чулпан с дочерью и двумя внуками (Михаил Миторофанов-Джалиль и Елизавета Малышева) приезжают на родину поэта в Казань.

Признание

В 1946 году в Советском Союзе на поэта было заведено розыскное дело по обвинению в измене Родине и сотрудничестве с гитлеровцами. В 1947 году он попал в списки особо опасных преступников.

В 1946 году в Союз писателей Татарстана пришёл бывший военнопленный Терегулов Нигмат и передал тетрадку со стихами Мусы Джалиля, которую доверил ему поэт, а он смог вынести её из немецкого лагеря. Спустя год в Брюсселе в советское консульство передали второй блокнот со стихами Джалиля. Андре Тиммерманс, участник сопротивления из Бельгии, сумел вынести бесценный блокнот из Моабитской тюрьмы. Он видел поэта перед казнью, тот попросил его передать на Родину стихи.

За годы тюремных заключений Мусою было написано 115 стихов. Эти тетрадки, которые сумели вынести его товарищи, переданы на Родину и хранятся в государственном музее республики Татарстан.

Стихи из Моабита попали в руки нужного человека – поэта Константина Симонова. Он организовал их перевод на русский язык и доказал всему миру патриотизм политической группировки под руководством Мусы Джалиля, организованной прямо под носом у фашистов, в лагерях и тюрьмах. Симонов написал о Мусе статью, которую напечатали в 1953 году в одной из советских газет. С клеветою на Джалиля было покончено, и по стране началось триумфальное осознание подвига поэта.

Память

В Казани на улице Горького в жилом доме, откуда Муса Джалиль уходил на фронт, открыт музей.

Именем поэта названы посёлок в Татарстане, академический театр оперы и балета в Казани, множество улиц и проспектов по всем городам бывшего Советского Союза, школы, библиотеки, кинотеатры и даже малая планета.

Жаль только, что книги поэта Мусы Джалиля сейчас практически не издаются, и его стихи не включены в школьную программу, их проходят по внеклассному чтению.

Хотя стихи «Варварство» и «Чулочки» должны изучаться в школе наряду с «Букварём» и таблицей умножения. Перед расстрелом фашисты согнали всех перед ямой и заставили раздеться. Трёхлетняя малышка посмотрела немцу прямо в глаза и спросила: «Дядя, а чулочки мне снимать?» Мурашки по коже, и кажется, что в одном маленьком стихотворении собрана вся боль советского народа, пережившего ужасы войны. И как глубоко передал эту боль великий и талантливый поэт Муса Джалиль.

Земля!.. Отдохнуть бы от плена,
На вольном побыть сквозняке...
Но стынут над стонами стены,
Тяжелая дверь — на замке.

О, небо с душою крылатой!
Я столько бы отдал за взмах!..
Но тело на дне каземата
И пленные руки — в цепях.

Как плещет дождями свобода
В счастливые лица цветов!
Но гаснет под каменным сводом
Дыханье слабеющих слов.

Я знаю — в объятиях света
Так сладостен миг бытия!
Но я умираю...И это —
Последняя песня моя.

Одиннадцать смертников

25 августа 1944 года в берлинской тюрьме Плётцензее по обвинению в измене казнили 11 членов легиона «Идель-Урал» — подразделения, созданного гитлеровцами из советских военнопленных, прежде всего, татар.

Одиннадцать приговоренных к смерти были активом подпольной антифашистской организации, сумевшей разложить легион изнутри и сорвать немецкие планы.

Процедура казни на гильотине в Германии была отлажена до автоматизма — на то, чтобы обезглавить «преступников», у палачей ушло около получаса. Экзекуторы скрупулезно фиксировали очередность приведения приговоров в исполнение и даже время смерти каждого человека.

Пятым, в 12:18, расстался с жизнью писатель Муса Гумеров . Под этим именем погиб Муса Мустафович Залилов, он же Муса Джалиль, поэт, главные стихи которого стали известны миру спустя полтора десятилетия после его гибели.

В начале было «Счастье»

Муса Джалиль родился 15 февраля 1906 года в деревне Мустафино Оренбургской губернии, в семье крестьянина Мустафы Залилова.

Муса Джалиль в молодости. Фото: Commons.wikimedia.org

Муса был шестым ребенком в семье. «Учиться я пошел сначала в деревенский мектеб (школу), а после переезда в город ходил в начальные классы медресе (духовной школы) „Хусаиния“. Когда родные уехали в деревню, я остался в пансионате медресе», — писал Джалиль в своей автобиографии. — «В эти годы „Хусаиния“ была уже далеко не прежняя. Октябрьская революция, борьба за Советскую власть, ее укрепление сильно повлияли на медресе. Внутри „Хусаинии“ обостряется борьба между детьми баев, мулл, националистами, защитниками религии и сыновьями бедняков, революционно мыслящей молодежью. Я всегда стоял на стороне последних и весной 1919 года записался в только что возникшую оренбургскую комсомольскую организацию, боролся за распространение в медресе влияния комсомола».

Но еще до того, как Муса увлекся революционными идеями, в его жизнь вошла поэзия. Первые стихи, которые не сохранились, он написал в 1916 году. А в 1919 году, в газете «Кызыл Йолдыз» («Красная звезда»), которая выходила в Оренбурге, было опубликовано первое стихотворение Джалиля, которое называлось «Счастье». С тех пор стихи Мусы стали публиковаться регулярно.

«Кого-то из нас недосчитаются»

После Гражданской войны Муса Джалиль окончил рабфак, занимался комсомольской работой, а в 1927 году поступил на литературное отделение этнологического факультета МГУ. После его реорганизации он окончил в 1931 году литературный факультет МГУ.

Однокурсники Джалиля, тогда еще Мусы Залилова, отмечали, что в начале обучения он не слишком хорошо говорил по-русски, но учился с большим старанием.

После окончания литературного факультета Джалиль был редактором татарских детских журналов, издававшихся при ЦК ВЛКСМ, затем завотделом литературы и искусства татарской газеты «Коммунист», выходившей в Москве.

В 1939 году Джалиль с семьей переехал в Казань, где занял должность ответственного секретаря Союза писателей Татарской АССР.

22 июня 1941 года Муса с семьей собирался на дачу друга. На вокзале его и настигло известие о начале войны.

Поездку не отменили, но беззаботные дачные беседы сменились разговорами о том, что всех ждет впереди.

— После войны кого-то из нас недосчитаются..., — сказал Джалиль друзьям.

Пропавший без вести

Уже на следующий день он отправился в военкомат с просьбой отправить его на фронт, но там отказали и предложили дождаться, когда придет повестка. Ожидание не затянулось — призвали Джалиля 13 июля, первоначально определив в артиллерийский полк конным разведчиком.

РИА Новости

В это время в Казани состоялась премьера оперы «Алтынчеч», либретто к которой написал Муса Джалиль. Писателя отпустили в увольнение, и он пришел в театр в военной форме. После этого командование части узнало, что за боец у них служит.

Джалиля хотели демобилизовать или оставить в тылу, но сам он воспротивился попыткам его уберечь: «Мое место — среди бойцов. Я должен быть на фронте и бить фашистов».

В итоге в начале 1942 года Муса Джалиль отправился на Ленинградский фронт в качестве сотрудника фронтовой газеты «Отвага». Он много времени проводил на передовой, собирая необходимый для публикаций материал, а также выполняя поручения командования.

Весной 1942 года старший политрук Муса Джалиль оказался в числе попавших в гитлеровское окружение бойцов и командиров Второй Ударной армии. 26 июня он был ранен и захвачен в плен.

О том, как это произошло, можно узнать из сохранившегося стихотворения Мусы Джалиля, одного из написанных в плену:

«Что делать?
Отказался от слова друг-пистолет.
Враг мне сковал полумертвые руки,
Пыль занесла мой кровавый след».

По всей видимости, поэт не собирался сдаваться в плен, но судьба решила иначе.

На родине на долгие годы за ним закрепился статус «пропал без вести».

Легион «Идель-Урал»

Со званием политрука Муса Джалиль мог быть расстрелян в первые дни пребывания в лагере. Однако никто из товарищей по несчастью его не выдал.

В лагере для военнопленных были разные люди — кто-то пал духом, сломался, а кто-то горел желанием продолжать борьбу. Из числа таких и сформировался подпольный антифашистский комитет, членом которого стал Муса Джалиль.

Провал блицкрига и начало затяжной войны заставили гитлеровцев пересмотреть свою стратегию. Если раньше они полагались только на свои силы, то теперь решили разыграть «национальную карту», пытаясь привлечь к сотрудничеству представителей различных народов. В августе 1942 года был подписан приказ о создании легиона «Идель-Урал». Его планировалось создать из числа советских военнопленных-представителей народов Поволжья, в первую очередь татар.

Муса Джалиль с дочерью Чулпан. Фото: Commons.wikimedia.org

Гитлеровцы рассчитывали при помощи татарских политэмигрантов времен Гражданской войны воспитать из бывших военнопленных убежденных противников большевиков и евреев.

Кандидатов в легионеры отделяли от других военнопленных, освобождали от тяжелой работы, лучше кормили, лечили.

Среди подпольщиков шло обсуждение — как относиться к происходящему? Предлагалось бойкотировать приглашение поступить на службу немцам, но большинство высказалось за другую идею — поступить в легион, чтобы, получив от гитлеровцев вооружение и снаряжение, подготовить восстание внутри «Идель-Урала».

Так Муса Джалиль и его товарищи «встали на путь борьбы с большевизмом».

Подполье в сердце Третьего Рейха

Эта была смертельно опасная игра. «Писатель Гумеров» сумел заслужить доверие у новых руководителей и получил право заниматься культурно-просветительской работой среди легионеров, а также издавать газету легиона. Джалиль, разъезжая по лагерям для военнопленных, устанавливал конспиративные связи и под видом отбора самодеятельных артистов для созданной в легионе хоровой капеллы вербовал новых членов подпольной организации.

Эффективность подпольщиков была невероятной. Легион «Идель-Урал» так и не стал полноценной боевой единицей. Его батальоны поднимали восстания и уходили к партизанам, легионеры группами и поодиночке дезертировали, пытаясь добраться до расположения частей Красной Армии. Там, где гитлеровцам удалось не допустить прямого мятежа, дела шли также неважно — немецкие командиры докладывали, что бойцы легиона не в состоянии вести боевые действия. В итоге легионеров с Восточного фронта перебрасывали на Запад, где они тоже себя толком не проявили.

Однако гестапо тоже не дремало. Подпольщиков вычислили, и в августе 1943 года все руководители подпольной организации, включая Мусу Джалиля, были арестованы. Это произошло всего за несколько дней до начала общего восстания легиона «Идель-Урал».

Стихи из фашистских застенков

Подпольщиков отправили в застенки берлинской тюрьмы Моабит. Допрашивали с пристрастием, используя все мыслимые и немыслимые виды пыток. Избитых и изувеченных людей иногда вывозили в Берлин, останавливаясь в людных местах. Заключенным показывали кусочек мирной жизни, а затем возвращали в тюрьму, где следователь предлагал выдать всех соучастников, обещая в обмен жизнь, подобную той, что течет на берлинских улицах.

Очень трудно было не сломаться. Каждый искал свои способы для того, чтобы держаться. Для Мусы Джалиля этим способом стало написание стихов.

Советским военнопленным не полагалась бумага для писем, но Джалилю помогли заключенные из других стран, сидевшие вместе с ним. Еще он отрывал чистые поля у газет, которые разрешались в тюрьме, и сшивал из них маленькие блокноты. В них он и записывал свои произведения.

Следователь, ведший дело подпольщиков, на одном из допросов честно сказал Джалилю, что того, что они сделали, хватит на 10 смертных приговоров, и лучшее, на что он может надеяться — расстрел. Но, скорее всего, их ждет гильотина.

Репродукция обложки «Второй Маобитской тетради» поэта Мусы Джалиля, переданной в советское посольство бельгийцем Андре Тиммермансом. Фото: РИА Новости

Приговор подпольщикам был вынесен в феврале 1944 года, и с этого момента каждый день мог стать для них последним.

«Умру я стоя, не прося прощенья»

Те, кто знал Мусу Джалиля, говорили, что он был очень жизнелюбивым человеком. Но больше, чем неизбежная казнь, в заключении его тревожила мысль о том, что на родине не узнают, что с ним стало, не узнают, что он не был предателем.

Свои блокноты, написанные в Моабите, он передал товарищам по заключению, тем, кому не грозила смертная казнь.

25 августа 1944 года подпольщики Муса Джалиль, Гайнан Курмашев , Абдулла Алиш , Фуат Сайфульмулюков , Фуат Булатов , Гариф Шабаев , Ахмет Симаев , Абдулла Батталов , Зиннат Хасанов , Ахат Атнашев и Салим Бухалов были казнены в тюрьме Плётцензее. Немцы, присутствовавшие в тюрьме и видевшие их в последние минуты жизни, рассказывали, что держались они с удивительным достоинством. Помощник надзирателя Пауль Дюррхауер рассказывал: «Мне еще не приходилось видеть, чтобы люди шли на место казни с гордо поднятой головой и пели при этом какую-то песню».

Нет, врешь, пaлaч, не встaну нa колени,
Хоть брось в зaстенки, хоть продaй в рaбы!
Умру я стоя, не прося прощенья,
Хоть голову мне топором руби!
Мне жaль, что я тех, кто с тобою сроден,
Не тысячу — лишь сотню истребил.
Зa это бы у своего нaродa
Прощенья нa коленях я просил.
Изменник или герой?

Опасения Мусы Джалиля о том, что будут говорить о нем на родине, оправдались. В 1946 году Министерство госбезопасности СССР завело на него розыскное дело. Он обвинялся в измене родине и пособничестве врагу. В апреле 1947 года имя Мусы Джалиля было включено в список особо опасных преступников.

Основанием для подозрений стали немецкие документы, из которых следовало, что «писатель Гумеров» добровольно поступил на службу к немцам, вступив в состав легиона «Идель-Урал».

Муса Джалиль. Памятник в Казани. Фото: Commons.wikimedia.org / Liza vetta

Произведения Мусы Джалиля запретили публиковать в СССР, жену поэта вызывали на допросы. Компетентные органы предполагали, что он может находиться на территории Германии, оккупированной западными союзниками, и вести антисоветскую деятельность.

Но еще в 1945 году в Берлине советскими солдатами была обнаружена записка Мусы Джалиля, в которой он рассказывал о том, что вместе с товарищами приговорен к смерти как подпольщик, и просил сообщить об этом родным. Кружным путем, через писателя Александра Фадеева , эта записка дошла до семьи Джалиля. Но подозрения в измене с него сняты не были.

В 1947 году из советского консульства в Брюсселе в СССР прислали блокнот со стихами. Это были стихи Мусы Джалиля, написанные в Моабитской тюрьме. Блокнот вынес из тюрьмы сосед поэта по камере, бельгиец Андре Тиммерманс . Еще несколько блокнотов передали бывшие советские военнопленные, входившие в легион «Идель-Урал». Одни блокноты сохранились, другие затем исчезли в архивах спецслужб.

Символ стойкости

В итоге два блокнота, содержавшие 93 стихотворения, попали в руки поэту Константину Симонову . Он организовал перевод стихов с татарского на русский, объединив их в сборник «Моабитская тетрадь».

В 1953 году по инициативе Симонова в центральной печати вышла статья о Мусе Джалиле, в которой с него снимались все обвинения в измене родине. Были опубликованы и некоторые стихотворения, написанные поэтом в тюрьме.

Вскоре «Моабитская тетрадь» была издана отдельной книгой.

Указом Президиума Верховного Совета СССР от 2 февраля 1956 года за исключительную стойкость и мужество, проявленные в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками, Залилову Мусе Мустафовичу (Мусе Джалилю) присвоено звание Героя Советского Союза (посмертно).

В 1957 году Мусе Джалилю посмертно была присуждена Ленинская премия за цикл стихов «Моабитская тетрадь».

Стихи Мусы Джалиля, переведенные на 60 языков мира, считаются примером великого мужества и стойкости перед чудовищем, имя которому нацизм. «Моабитская тетрадь» стала в один ряд с «Репортажем с петлей на шее» чехословацкого писателя и журналиста Юлиуса Фучика , который, как и Джалиль, написал свое главное произведение в гитлеровских застенках в ожидании казни.

Не хмурься, друг, — мы только искры жизни,
Мы звездочки, летящие во мгле...
Погаснем мы, но светлый день Отчизны
Взойдет на нашей солнечной земле.

И мужество, и верность — рядом с нами,
И всё — чем наша молодость сильна...
Ну что ж, мой друг, не робкими сердцами
Мы встретим смерть. Она нам не страшна.

Нет, без следа ничто не исчезает,
Не вечен мрак за стенами тюрьмы.
И юные — когда-нибудь — узнают,
Как жили мы И умирали мы!